Орлица Кавказа

К тому же — зачем, скажите, карта Гачагу Наби, который знал каждый кустик, каждый пригорок в окрестности лучше, чем губернатор расположение мебели в собственной спальне? К тому же, обладая громадным опытом стремительных схваток, он прекрасно мог предугадать, как повернется дело, если бой завяжется в том или ином ущелье или у перевала, исхоженного караванами верблюдов или вереницами ишаков с пестрыми хурджинами на серых вытертых боках… Здесь можно спрятать засаду, там нетрудно разместить стрелков, а через сто шагов будет завал, который отрежет неприятельские тылы.

Пока Гачаг Наби рассказывал о своих планах и наметках, все слушали его с предельным вниманием, но каждый слышал свое.

Восторженные Людмила и Андрей видели в Гачаге Наби человека из легенды, того, о ком поют народные сказители и кто уже при жизни стал героем эпоса, который навечно останется в памяти людей. И нетрудно было заметить, сколь весомой и истинной была основа того, что потом становилось понятным преувеличением, когда весть об очередном подвиге или рассказ о мудром решении переходил стократно из уст в уста. Воистину, велик народ, умеющий понять главное и не заметить того, что шелуха и мелочь!

Гогия и Тамара не могли не видеть живописности и картинности зрелища, которое представило бы нынешнее собрание взгляду человека со стороны. Желтые блики свечей вырывали из полутьмы то блещущие, словно молнии, черные глаза Гачага и его соратников, то вспыхивали на гранях полированной стали оружия, то бросали изломанные тени на прокопченные деревянные стены… И в этой полумгле наивные, видевшие много тяжелого в жизни своей люди, неграмотные, не знающие печатного слова — ковали зарю нового мира. Кому, как не художнику, человеку, для которого кисть и кинжал — постоянные и неразлучные спутники, кому другому разглядеть ее первые, еще прозрачные лучи на мрачном небосклоне!

Нужно сказать, что повстанцы были куда лучше осведомлены о положении в стане противника, чем штаб- генерал-губернатора. Дело в том, что, верный своей тактике, Карапет упоил в доску адъютанта. Сели они пить водку еще засветло стражник как бы невзначай проболтался офицеру, что ему прислали из дому родные специально для него отогнанную чачу, приготовленную из сброженных ягод шелковицы; чачу, чистую, словно слеза, и крепкую, так что ее можно зажечь и пировать в синеватых бликах…

Конечно, тот не устоял и снизошел до того, что согласился принять угощение неотесанного деревенщины.

Чача была действительно прекрасной, и, не наловчись Карапет наливать себе вместо нее кристальной воды из Агбулага, лежать бы и ему сейчас под столом вместе с адъютантом его превосходительства.

Когда язык у офицера стал заплетаться, удержать его от длительных разглагольствований стало уже попросту невозможно. Да Карапет, естественно, и не пытался. Он жадно впитывал все, что выбалтывал ему собутыльник, и запоминал, чтобы рассказать об этом Гачагу Наби. А тот многое успел поведать своему новому другу, пока не свалился и не захрапел.

Прежде всего, он не мог не поделиться своими наблюдениями о болезни генерал-губернатора, о его старческих слабостях, о том, как нерешителен и подозрителен тот стал. Но все же упомянул и о том, что незамедлительно будет начата операция, план которой сейчас вырабатывается.

Кроме того, Карапет сообщил слушателям, прилежно ему внимавшим, что, по-видимому, убитых Гачагом Наби палачей еще не хватились, потому что никто о случившемся не обмолвился ни единым словом. А уж то, что подымется страшный переполох, говорить не приходится.

Так что разговор волей-неволей снова вернулся к подвигу, совершенному Ало-оглы в каземате. Тем более, что Айкануш в этот самый момент безуспешно пыталась отстирать пятна черной крови с рубахи Карапета, в которую был одет Гачаг Наби днем.

— Покажи твой кинжал! — потребовали друзья.

Наби нахмурился — кинжал не игрушка, и впустую вынимать его из ножен не положено. Но — друзьям отказать нельзя… Клинок пошел по рукам ценителей; каждый пробовал пальцем остроту лезвия, любовался красотой отделки и высказывал свои восторги вслух. Все сходились на том, что такой кинжал вполне стоит хорошей сабли работы старых мастеров. Гачаг Наби слушал хвалы своему другу, с которым он не расставался даже ночью, но облегченно вздохнул, когда кинжал вернулся к нему и он смог вложить его в ножны, предварительно любовно отерев о рукав…

Теперь перенесемся снова в покои генерал-губернатора, которого мы оставили в кабинете за письменным столом.

Нужно сказать, что наступательный порыв старика угас так же быстро, как разгорелся. И причина тому, надо сказать, была совершенно неуважительная, а уж государственной ее никак не назовешь.

Дело в том, что его чуткое ухо уловило, что каблучки любезной его исстрадавшемуся сердцу Клавдии Петровны простучали мимо двери, которая вела в ее гостиную. Нетрудно было прикинуть, что княгиня прошла прямо в конец коридора, где размещалась комната врача. И тут у генерал-губернатора впервые зародились смутные подозрения.