Орлы Наполеона

– Вы же понимаете, Сергей Васильевич, – я вас не пугаю. Да вы и не из пугливых. Просто хочу, чтобы у вас никаких иллюзий насчёт la belle France[4] не было. – Сжал увесистый кулак. – Ну, не любят нас там. И уважения к русским варварам нет. Если бы не крайний страх перед Германией, ни о каком сближении, тем более, союзе и речи не было бы. А значит, готовым надо быть ко всему. По-хорошему, к вам бы роту приставить, да ведь нереально…

Невесёлый тон Ефимова производил впечатление. Сергей попытался разрядить разговор.

– Ну, полно, полно, Виктор Михайлович. Со стороны послушать, так вы меня в Новую Гвинею провожаете, к папуасам. При всех нюансах, Франция – страна цивилизованная, высококультурная. Возьмите Лувр, Триумфальную арку, Эйфелеву башню…

– Ой ли? – саркастически откликнулся Ефимов. – Гильотина и зверство санкюлотов[5], по-вашему, верх цивилизации? А Москву в восемьсот двенадцатом разграбили и сожгли по сугубо культурным соображениям? Нет, Сергей Васильевич! Лувр и Эйфелева башня ещё не весь свет в окошке. Культура нации определяется много чем, а не только уровнем живописи, театра или техники… – Помолчав, добавил невесело: – В каком-то смысле уж лучше к папуасам. Они люди незамысловатые. Если и съедят, то попросту, без всякой политики, из гастрономических побуждений…

Время до отъезда пролетело стрелой.

Формирование выставки – дело хлопотливое. Для показа Сергей отобрал тридцать своих работ. Часть из них были в его собственности, другие на время позаимствовал – где под честное слово, где под расписку, – из частных коллекций или музеев. Основу экспозиции составляли портреты, были также итальянские и русские пейзажи, виды Санкт-Петербурга и Гатчины.

Уже в который раз Белозёров убеждался в энергии и предприимчивости Фалалеева, взявшего на себя все организационные хлопоты. Вот уж воистину: не было бы счастья, да несчастье помогло… В своё время Фалалеев работал импресарио у знаменитого французского ясновидца мсье Дюваля, страшно погибшего в ходе расследования «гатчинского дела». Оставшись без хозяина и благодетеля, малый вусмерть затосковал, да чуть и не спился. Белозёров буквально за волосы вытащил его из пьяного болота и сделал своим помощником. Человек честный и опытный, Фалалеев успешно продавал полотна Сергея, безукоризненно организовывал выставки, вёл финансовые дела художника. В общем, правая рука и половинка левой впридачу…

Настенька, узнав о поездке мужа во Францию, возликовала и запросилась вместе с ним. Очень ей хотелось в Париж – великий город, чьи модные и парфюмерные магазины знамениты на весь мир. Сергей и рад бы, тем более что участие супруги в официальном визите протоколу вполне соответствует. Но тут, как на грех, разболелась Авдотья Семёновна, двоюродная Настина бабушка, жившая вместе с Белозёровыми. И получилось, что не на кого оставить детей – Сашеньку, Костика и, главное, двухлетнего Петрушу.

– Езжай один, – со вздохом сказала Настенька. – Не до Парижа мне теперь. И дети, и бабушка…

– А давай осенью просто так съездим, без всякой выставки, – предложил Сергей, сам огорчённый.

– Хорошо бы… И смотри мне, гусар, веди себя там прилично.

С этими словами Настенька строго посмотрела на мужа снизу вверх и погрозила кулачком. Кулачок сей был мигом перехвачен и расцелован.

– Вы, собственно, о чём, госпожа президентша?

– Да уж известно о чём, яхонтовый мой. Парижские кокотки, кафешантаны и прочие соблазны нехорошие. Наслышана, а как же…

– Да ни в жизнь, – страшным голосом заверил Сергей. – Где уж мне, подкаблучнику? Я существо кроткое, безответное.

Статный, широкоплечий, с лихим пшеничным чубом и пышными усами вразлёт, Белозёров подкаблучника вовсе не напоминал – и всё-таки чуточку был им. В том смысле, что влюбился в будущую жену с её чистой хрупкой красотой и родниковой душою однажды и навсегда. Соблазнов у бывшего гусара хватало, таково уж мужское бытие, однако Сергей ни разу не позволил себе разменять чувство к Настеньке на интрижки.

А Настенька, в свою очередь, безоговорочно верила Сергею во всём. Хотя… ну, как не ревновать сильного, талантливого и восхитительно синеглазого мужа? Она и ревновала – про себя. Ревновала и верила. Верила и ревновала.

Обсуждать поездку они продолжили в спальне. Разговаривали до тех пор, пока стало не до разговоров…

А может, и к лучшему, что Настенька не поедет с ним во Францию? Уж очень тяжёлое впечатление оставил разговор с Ефимовым.

Сергей вспомнил рассказ камергера Лаврентьева, чей портрет написал год назад. Незадолго до этого Лаврентьев побывал в Париже, проехал в Бордо и Марсель, дегустировал коньяк в Коньяке и пил шампанское в Шампани, – словом, совершил обстоятельный вояж. Увы, говорил он, в сущности, о том же, что и Ефимов. Франция прекрасна, кто спорит? Но чувствовалось, что французы относятся к русским свысока, даром что в магазинах и гостиницах с удовольствием берут их деньги. Несколько раз, по словам Лаврентьева, довелось столкнуться и с откровенной враждебностью…