Ороборо: Изгоняющий кошмары (СИ)

Потом Кёнсу помогал Чонину подняться вверх по ступеням, разворачивал лицом в нужную сторону и коротко напоминал расстояние влево и вправо, и вперёд. Секундная тишина, вспышка и первые аккорды хорошо знакомой Кёнсу музыкальной композиции. Дальше Чонин двигался один. Он танцевал совсем не так, как на тренировках и репетициях. Он… танцевал, как будто жил и дышал музыкой и собственными движениями. Кёнсу мог видеть его лишь со спины, потому что Чонин танцевал перед теми, кто смотрел на сцену из зала, но даже тогда…

Это была магия.

Кёнсу забыл, что Чонин не видит, потому что Чонин должен был видеть это — каждый свой жест, каждый поворот, каждое колебание тела. Он и голову поворачивал так, как будто это важный элемент танца. Двигался под музыку и сияние ламп и прожекторов, пропадал в тенях, чтобы вновь оказаться в лучах света.

Кёнсу затаил дыхание, различив справа от Чонина открытый люк в полу. Закрыть забыли? Или оставили открытым специально? Если просчитать намерения господина Хона… вряд ли он так уж хотел ждать какого-то срока и тянуть время. Если верить соображениям Джунсу, сроки волновали только одного из заказчиков, да и отмашку Кёнсу никто не давал и не требовал немедленной смерти Чонина.

Чонин танцевал и смещался всё ближе к люку. Кёнсу помнил рисунок его танца и знал, что скоро нога Чонина окажется над пустотой. Он пытался предупредить, но его голос заглушила музыка. Тогда он рухнул на пол и прополз вперёд по сцене так далеко, как получилось, чтобы потом крикнуть:

— Осторожно! Люк на три часа! В двух шагах!

Чонин продолжил танцевать, и, наверное, никто ничего не заметил и не понял. Кроме Кёнсу. Потому что Кёнсу видел этот танец не раз и знал выверенную последовательность движений. Последовательность, которую Чонин изменил на ходу, оставшись в шаге от люка, а потом он танцевал уже левее.

Кёнсу выдохнул, отполз обратно к лестнице и сел прямо на пол — ноги дрожали от волнения.

После выступления вокруг Чонина опять крутился персонал. С него снимали блестящий костюм и смывали грим, протягивали бутылки с водой и громко выражали восхищение. Чонин вряд ли слушал хоть кого-нибудь. Он вновь выглядел отрешённым. И не только. Ещё он выглядел потухшим и серым, как пепел. Как будто там, на сцене, он умер вместе с последними отзвучавшими аккордами. Или продолжал жить, но в танце, который бесконечно прокручивал у себя в голове. Без грима он по-прежнему казался Кёнсу красивым и завораживающим, только более… настоящим, что ли?

В гримёрку внезапно заявился господин Хон с огромным букетом пышных лилий, впихнул цветы Чонину в руки, выдавил из себя скупой комплимент, глянул на Кёнсу не особенно доброжелательно и удалился. Чонин с долей брезгливости отдал кому-то цветы, отряхнул ладони и неуверенно шагнул к двери. В подобных случаях, как понял Кёнсу, Чонин не брал с собой Чипа, оставлял дома. Вряд ли пёс выдержал бы спокойно такую толкучку, что творилась за кулисами. И сейчас Чонину не на кого было рассчитывать. Только на Кёнсу. А рассчитывать на Кёнсу Чонин не слишком-то и хотел.

Кёнсу тронул его запястье, положил ладонь себе на плечо и повёл по длинным коридорам в сторону стоянки. Машину и шофёра им выделили, так что волноваться было не о чем.

В пути Чонин продолжал хранить молчание и быть отстранённым, погружённым в себя. И он ни разу не вспомнил о том открытом люке, в который мог свалиться, если бы не предупреждение Кёнсу. Благодарность услышать хотелось, однако Кёнсу прекрасно знал, кто он такой и что должен сделать с Чонином. В свете этих обстоятельств желание услышать благодарность походило на лицемерие.

Дома вместо ужина Кёнсу первым делом отправился в ванную. Ему не давала покоя неопределённость. После всего, что случилось, Чонин не заикнулся об увольнении. Он по-прежнему держал дистанцию и отмалчивался, но ничего не сделал, чтобы убрать Кёнсу подальше от себя. Если он ничего не делал, то следовало что-то делать самому Кёнсу. Пока он всё ещё оставался рядом с Чонином и в самом деле мог как-то изменить ситуацию в свою пользу и в пользу заказа.