Кёнсу улёгся рядом, помедлил, но всё же вытянул руку и невесомо провёл по нижней губе Чонина кончиком указательного пальца. Как он и думал, в центре губы под пальцем сильнее всего ощущались неровности кожи. Чонин сонно смахнул палец Кёнсу в сторону и уткнулся носом в подушку. Кёнсу неторопливо вплёл пальцы в непослушные волосы на затылке, принялся поглаживать и перебирать пряди. Волосы тёплым шёлком скользили меж пальцами. Жёсткие, но гладкие. Кёнсу нравилось перебирать их — это успокаивало. Успокаивало их обоих.
Чонин даже сдвинулся ближе к Кёнсу, потом повернул голову, буквально уткнулся лбом в бок Кёнсу.
А немного позднее на кровать запрыгнул Чип, вклинился между ними, плюхнулся на бок и пихнул Кёнсу лапами. Пришлось отодвинуться, чтобы Чип не зарычал и не разбудил Чонина. При этом Чип внимательно смотрел на Кёнсу и выглядел ужасно недовольным, как будто Кёнсу улёгся на его законное место и спёр из тайника все сахарные косточки.
Под пристальным взглядом Чипа Кёнсу продержался не так долго, как ему бы хотелось, но на часах как раз засветилась шестёрка — самое время вставать, принимать душ и готовить завтрак, потому что Чонин чаще всего просыпался в семь.
После Кёнсу привычно занимался завтраком. Непривычными были его мысли.
Он отстранённо размышлял о людях в целом и о себе и Чонине в частности. Пытался представить, что обычно делают люди, когда живут вместе. Кёнсу почему-то казалось, что жизнь людей в таком случае скучная и пресная. Нельзя же всё время думать только о работе и семье. Или можно?
Кёнсу медленно помешал ложкой какао и признал, что тогда он сам мало отличается от прочих людей, потому что тоже живёт работой. Другое дело, что работа частенько преподносила сюрпризы и острые ощущения, адреналин. Хотя бы в случае с Чонином адреналина хватало. Получалось даже больше нормы, потому что Чонин оставался для Кёнсу загадкой. Обычно Кёнсу легко разбирался в «мишенях» и быстро приспосабливался к ним, хорошо ориентировался в мотивах и привычках.
С Чонином это не работало. Если поначалу Кёнсу грешил на его внезапную слепоту, то теперь объяснить непредсказуемость и непонятность Чонина слепотой было невозможно.
Чонин просыпался, принимал душ и шёл танцевать. Прерывался на обед — не всегда, но всё же — и опять возвращался к танцам. Потом душ и сон. И всё заново. Танцы Чонин иногда разбавлял визитами в агентство и выступлениями. Порой Кёнсу читал ему по вечерам, но эти случаи легко по пальцам пересчитать. Фактически Чонин всё время танцевал.
Кёнсу достаточно потёрся в коридорах агентства, говорил с господином Шином и прочими сотрудниками, так что знал, что в прежние времена Чонин снимался в кино, выступал в качестве модели, танцевал и пел. Сейчас кино и модельная сфера ему не грозили — они не для слепых. Чонин мог бы петь, но это оправдывало себя лишь в записи, а вот для шоу и выступлений не годилось, поскольку Чонин уже не настолько хорошо владел своим лицом. Его мимика оживала лишь во время танца. Танцор и хореограф от Бога — так о нём говорили, не уставая поражаться той лёгкости, с которой он продолжал танцевать на сцене даже сейчас.
И только Кёнсу знал, чего Чонину стоила эта кажущаяся «лёгкость». Он даже пошерстил в сети научные работы на эту тему, хотя так и не понял до конца механизм восприятия мира ослепшими людьми. И этот механизм отличался в случаях врождённой слепоты и приобретённой. Впрочем, Кёнсу отлично помнил, как Чонин «пробовал» сцену перед выступлением и сколько времени уходило на то, чтобы заучить клочок пространства, где предстояло танцевать. Иногда Чонин перестраивал танец из-за сцены, и это было непросто сделать, но он делал.
Многие люди, будь они на месте Чонина, давно сдались бы, столкнувшись с такими трудностями в количестве. Но Чонин не сдавался и продолжал танцевать, как бы трудно ему ни приходилось. Это вызывало ещё большее восхищение.
Чонин всё время танцевал, и это было единственной постоянной вещью в том, что касалось Чонина. И только.
В этом ключе Кёнсу и размышлял — о себе и о Чонине. Сейчас Кёнсу жил вместе с Чонином. Постель он решил пока держать в скобках, к тому же, это случилось всего один раз, и далеко не факт, что всё повторится. Так вот, Кёнсу жил вместе с Чонином и заботился о нём, проводил с ним больше времени, чем кто-либо ещё. Это отличалось от обычной работы Кёнсу. Ещё ни разу он не проводил с «мишенью» так много времени, никогда не был настолько близок к человеку, которого предстояло убить, никогда не пытался жить с «мишенью» в одном и том же ритме. Не то чтобы Кёнсу это беспокоило, но озадачивало в некоторой степени, потому что порождало новые привычки.