Оруэлл: Новая жизнь

Несомненно, атмосфера в Барселоне в первые две недели мая дала Оруэллу первое знакомство с работой тоталитарного государства. Со всего города приходили новости о произвольных арестах, массовых заключениях и деятельности полиции. Милиционер по фамилии Томпсон, раненный в апреле и выписанный из госпиталя незадолго до начала беспорядков, был брошен в тюрьму и восемь дней содержался в камере, настолько переполненной, что ни у кого из обитателей не было места, чтобы прилечь. Иностранцы жили в постоянном страхе доноса. Все это порождало постоянную атмосферу уклончивости и подозрительности. Как позже сказал Оруэлл, не зная, что Джордж Тиоли занимался именно этой деятельностью: "У вас был постоянный страх, что кто-то, кто до сих пор был вашим другом, может донести на вас в тайную полицию". Его особенно поразила судьба немецкой девушки без документов, которой удалось скрыться от полиции, выдавая себя за чью-то любовницу, и выражение "стыда и страдания" на ее лице, когда он случайно наткнулся на нее, выходящую из комнаты мужчины.

К удивлению Оруэлла, остальная Барселона, казалось, не проявляла никакого интереса к происходящему. От модно одетой женщины, выгуливающей своего пуделя по Рамблас, до похоронной группы, пытающейся пересечь площадь Каталонии без пулеметного обстрела, или даже сапожника, которому поручили сделать ему новую пару сапог, - город был полон людей, решивших отвести взгляд от решающего изменения, произошедшего в его политической жизни. Вся ситуация изменилась, решил Оруэлл. Ему ничего не оставалось, как вернуться в строй. Одним из первых, кто узнал об этом решении, был Кеннет Синклер-Лутит, который, находясь в отпуске в Барселоне, заметил его в том самом кафе на тротуаре, где за несколько месяцев до этого его одурачили представители "Радио Вердад". Рассказ Синклера-Лути об их встрече вызывает симпатию, но недоумение - как платный бригадир Интернационала он не мог понять, что казалось намеренной попыткой Оруэлла дистанцироваться от центра войны: "Наши отдельные военные анализы были практически идентичны, но, как ни парадоксально, его решение игнорировало решающую роль Мадрида".

Для Синклера-Лути, как и для большинства других представителей марксистской левой, необходимость единого фронта против фашизма затмевала все остальные соображения. Личная храбрость Оруэлла была неоспорима, считал он: "Проблема заключалась в его военном суждении". И еще был груз его антикоммунизма. Он не смог признать, что его POUM представлял лишь незначительную интеллектуальную группу и что настоящими врагами Испанской республики были немецкие нацисты и итальянские фашисты". Но, как и Оруэлл в своем письме Виктору Голландцу, Синклер-Лутит ведет себя неискренне. В их разговоре в барселонском кафе Оруэлл высказывал политическое суждение. Речь шла не только о его желании освободить Испанию от Франко, но и о его отвращении к тактике силового давления левых политических движений, направленной на подавление неортодоксальных взглядов. Вскоре после этого, оставив Эйлин в отеле "Континенталь" и обувшись в новые ботинки, он сел на поезд и вернулся в страну, которую Синклер-Лутит в своих мемуарах довольно фыркающе называет "мертвым Арагонским фронтом".

 

Рассвет над линией ПОУМ наступил рано, 20 мая. К 5 часам утра, когда Оруэлл пришел сменить своего однополчанина Гарри Милтона, стоявшего на страже до утра, "прекрасный, прекрасный рассвет" заливал долину светом, придавая реальность скалистому ландшафту, который до этого был скрыт в тени, а также открывая широкие возможности для снайперов в занятой фашистами церкви напротив. Оруэлла уже предупреждали о его беспечной привычке зажигать сигарету и курить ее, стоя прислонившись к парапету, когда его голова и плечи силуэтом упирались в небо ("Эрик, знаешь, однажды тебя подстрелят", - предупреждал его Джек Брантвейт). И снова предупреждение было забыто, когда, взобравшись на засыпанную мешками с песком ступеньку, Оруэлл выглянул на солнечный свет. Есть некоторые сомнения относительно того, кто, кроме Милтона, присутствовал на передаче. Брантвейт, несомненно, находился поблизости. Фрэнк Фрэнкфорд утверждал, что в тот момент, когда Оруэлл взобрался на мешки с песком, он рассказывал своим товарищам о времени, проведенном за работой в парижском борделе, но, учитывая хроническую недостоверность большинства воспоминаний Фрэнкфорда о его опыте в Испании, нет причин верить этому. Не успел Милтон спуститься в окоп, как с церковной башни раздался выстрел, и Оруэлл упал.