Оруэлл: Новая жизнь

К началу апреля Оруэлл и Эйлин переехали в квартиру, о которой говорилось в письме Норе Майлз, на верхнем этаже семиэтажного дома под названием Лэнгфорд Корт на Эбби-роуд, NW8. Атмосфера была полиглотской, среди жильцов было много беженцев, а с крыши открывался панорамный вид на город. Тем временем, как отметил Оруэлл в своем дневнике, военные новости были плохими: армия союзников отступала из Греции, а на юге "Африканский корпус" Роммеля достиг границы Египта. После пребывания в Уоллингтоне они вернулись к череде бессонных ночей и бомбовых налетов. Особенно неспокойным был вечер в начале мая, когда, разбуженные сильным взрывом, они обнаружили, что по всему кварталу полыхают пожары: бомба упала на соседний гараж, поджигая находившиеся в нем машины. Не желая оставаться на месте, они полетели к Дэвидсонам, где их напоили чаем и дали плитку шоколада, которую, по словам хозяев, они копили несколько месяцев. Вернувшись в Лэнгфорд Корт, Оруэлл обратил внимание на почерневшее лицо Эйлин. "Как вы думаете, каково ваше собственное?" - спросила она. Приметы Оруэлла времен блица почти всегда подчеркивают его хладнокровие и решительный стоицизм перед лицом опасности. Марк Бенни вспоминал ужин в своей квартире, где оба мужчины и их жены решили выпить по бутылке дорогого кларета. Когда в пятидесяти ярдах от них упала бомба и подняла всех присутствующих с мест, Эйлин в шоке закричала: "Нет, нет - только не это!", а Оруэлл просто заметил: "Если бы мы были в одной из тех лачуг рабочего класса за углом, мы бы уже были мертвы как бараны". Точно так же В. С. Притчетт вспоминал, как Оруэлл сказал ему, что им повезло, что они жили близко к крыше Лэнгфорд Корт, так как можно было быстро выбраться наружу, чтобы справиться с зажигательными бомбами. "Казалось, он хотел жить как можно ближе к бомбе", - подумал Притчетт.

Через двадцать месяцев после начала войны Оруэлл все еще находился в поисках подходящей работы. Было ясно, что любая активная служба ему не по зубам, но, похоже, ему удалось пройти собеседование в отделе по связям с общественностью командования бомбардировочной авиации. Этот редут министерства авиации, которым руководил друг Оруэлла по Старому Итону Алан Клаттон-Брок, был популярным местом для литераторов: Брайан Говард, который служил там некоторое время, запомнился тем, что приносил на подносе бутерброды с возгласом "восхитительный чай!". К рассказу Марка Бенни о том, как Клаттон-Брок призвал Оруэлла обсудить с ним должность, следует подходить с осторожностью - Бенни утверждает, что эти двое никогда ранее не встречались, а Оруэлл представлен как живущий в Паддингтоне, а не в Сент-Джонс-Вуде, - но воспроизведенные им обрывки диалога выглядят в высшей степени оруэлловскими, и в той же степени - в высшей степени вашингтонскими.

AC-B: Я, конечно, ничего не могу сказать о работе, но уверяю вас, она утомительна до невозможности. А какие ужасные люди встречаются!

ГО: Я не хотел бы получать комиссионные, вы понимаете. Я был бы вполне счастлив в рядах.

AC-B: И сначала нужно шесть недель тренировать ноги - невыносимо! На самом деле, пока мне не пришло в голову думать обо всем этом как о своего рода балете, я не думал, что переживу это!

ГО: Но я люблю учения. Я знаю Руководство наизусть. Мне нужна дисциплина!

Как и все другие планы, над которыми Оруэлл размышлял с сентября 1939 года, работа в Командовании бомбардировщиков закончилась ничем. Но оставались еще кучи журналистских дел: комедианты из мюзик-холла Фланаган и Аллен в ревю "Черное тщеславие" в театре "Виктория", кинематографическая версия "Киппса" - в ранних романах Уэллса был "определенный привкус", считал Оруэлл, , который не мог пережить даже самый искусный фильм, - даже статья для Daily Express о необходимости борьбы с черным рынком. О его плохом настроении свидетельствует письмо Дороти Плоуман от середины июня, в котором он соболезнует ей по поводу смерти мужа: "Невозможно писать книги, когда творится такой кошмар, и хотя журналистской и вещательной работы хватает, существование скорее похоже на перебивание с руки на руку". Это было "гнилое время для жизни", - заключает он. Мрачность также подчёркивает его реакцию на большую военную новость конца июня - вторжение Германии в Россию. Для большинства литературных обозревателей войны это был один из ее великих символических водоразделов. Ник Дженкинс в романе Пауэлла "Солдатское искусство", несомненно, отражает реакцию своего создателя, когда, получив известие от старшего офицера, он испытывает "мгновенное, всепоглощающее, почти мистическое чувство облегчения". Даже Фрэнсис Партридж, сторонница весьма требовательной марки блумсберийского пацифизма, "поспешила рассказать остальным, чувствуя, что я несу хорошие новости".