Осада

«Я должна выжить, должна… Домой хочу вернуться… И я вернусь…» — думала она, хотя не имела понятия, есть ли у нее сейчас вообще дом. Да это теперь и неважно. Иногда она вспоминала мать, особенно в последнее время, когда казалось, что нет сил больше терпеть. Лицо матери она видела как в тумане и уже не могла четко различать его черты. «Пожалуй, сейчас я не узнала бы свою маму…» От этой мысли защемило сердце. Весь день и всю ночь она снова и снова пыталась мысленно представить себе мать, но ее образ каждый раз вырисовывался иным, чем в жизни. Сначала это вызывало в ней неимоверные душевные муки. Потом она с этим свыклась. О младшем брате вспоминала редко, да и то с упреками. «Наверняка опять ничем не помогает матери…» И снова полностью забывала о нем, будто кто-то вытеснил его из памяти.

О родных тоже не вспоминала, перезабыла почти всех знакомых. Образ же Енё сохранился в ее памяти очень ясно.

Енё вместе с ней переступил порог лагеря и в мыслях всегда был с ней. Именно мысленно, вот как сейчас.

Собственно говоря, остаться в живых она хотела только из-за Енё. «Обними меня, Енё, как ты обнимал меня когда-то: горячо, пылко и крепко, чтоб косточки затрещали. Обними так, чтобы я опять почувствовала себя человеком, женщиной из плоти и крови. Только раз. Один-единственный… Потом я его убью, перережу ему горло, пырну ножом в сердце или… хотя не все ли равно как, лишь бы убить…»

Она решилась на это несколько дней назад. И расплакалась громко, навзрыд. Все подумали, что она плачет из-за надзирательницы, которую здесь все называли коротким словом «капо». Надзирательница ее сильно избила: сначала плетью по рукам и ногам, а потом куда попало по всему толу. А все из-за чего? Во время обеда капо выбила из рук французской девушки миску с супом. Она же пожалела несчастную, отломив от своей пайки хлеба половину и протянув ее француженке: «На, ешь!» Капо это заметила, выхватила из рук француженки хлеб и только после этого набросилась на венгерку. Плеть со свистом рассекала воздух, и она вдруг опять подумала: «Все равно убью Енё, что бы ни случилось, но убью!» И разрыдалась.

Потом в бараке она прорыдала весь вечер, оплакивая Енё.

Она знала, что убьет и капо. Как только выйдет на свободу, сразу убьет. Капо такая же еврейка, как и все остальные. Между прочим, польская и еще более жестокая, чем эсэсовцы. Понимала она и причину этой жестокости. Эсэсовцам не надо было доказывать, какие они хорошие немцы. По ним и так видно — СС. Но капо должны постоянно доказывать эсэсовцам свою преданность. Поэтому они так и стараются, надеются таким образом выжить.

«Нет, они не останутся в живых, точно так же, как не будет жить и Енё…»

Один раз, только один-единственный раз он должен обнять ее. Да так, чтобы растаял на ее теле этот пронизывающий, замораживающий холод. Только раз…

При дыхании из носа и рта выходил пар. На ногах вместо пальцев будто торчали ледышки, хотя она хорошо набила тряпьем деревянные колодки. Ветер то и дело поднимал полы полосатого рубища, забирался под него и ледяным дыханием обдувал голое тело. Она дрожала. Но все-таки не так чувствовала холод, как прежде. «Привыкла…» — подумалось ей. Она, как могла, напрягала мышцы, и от этих усилий в уголках глаз появлялись слезы. Перед ней стояла крупная женщина. «Свежее пополнение…» Венгерка вздохнула. Ей хотелось иметь хоть какие-то мышцы, такие, как вот у этой женщины. Мышцы тела, которые можно было бы потрогать, ощутить, размять руками.

Стоявшая перед ней в строю женщина вдруг зашаталась.

У нее самой кружилась голова, и ей казалось, что это она качается из стороны в сторону. Было жалко смотреть на себя, на кости и обтягивающую их высохшую, сморщенную кожу. Она презирала себя, такую противную, страшно боялась вшей, но теперь она пожалела и их: они ведь тоже влачили жалкое существование. Женщина впереди опять закачалась, а венгерка застывшим взглядом смотрела на нее и шептала: «Только не упасть, только бы не упасть…»

Женщина рухнула на бетонку во всю длину.

С удивлением посмотрела венгерка на упавшую женщину и очень удивилась, что это упала не она.

«А она еще не свела свои мышцы…» — подумала о женщине венгерка.

Что последует дальше, было хорошо известно. Придет капо, несколькими ударами плети приведет женщину в сознание, потом отгонит ее в сторону, переведет на более легкую работу в другой барак. Потом женщина получит пять минут на сборы своих шмоток и ее поведут в «баню».

«Баню» венгерка однажды видела. По какой-то причине они задержались на работе, и эсэсовец повел их в барак более коротким путем, мимо «бани». Над входом — надпись «Баня». Двери были открыты: проветривали помещение, и все увидели душевые. Это были обыкновенные душевые, как дома или на фабрике.

В воздухе стоял странный, тошнотворный запах. «Проводят дезинфекцию», — заметил кто-то. Но большинство узников знало, откуда такой запах. За «баней» стояло приземистое здание с поднявшейся ввысь трубой.

Из этой трубы все время шел дым: днем и ночью, всегда. Она ни разу не видела трубу без того, чтобы та не дымила.