Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века

Разумеется, это точка зрения русского офицера, которую вряд ли разделили бы наибы Шамиля, но нам важно понять в данном случае именно психологию «кавказца». Особенно важно в этом пассаже — утверждение, что на Кавказе человек важнее занимаемой должности, противоречащее основам той системы, которую исповедовала высшая российская власть. Атмосфера Кавказского корпуса существенно отличалась от атмосферы остальной армии. Издатель и комментатор записок Бенкендорфа «кавказец» Б. Л. Колюбакин сопроводил слова мемуариста примечанием: «В самом деле, обстановка военно-административной и чисто военной службы на Кавказе в те времена была такова, что только самостоятельное и независимое отношение к делу, полное находчивости и решительности, обеспечивало успех этого живого дела войны и умиротворения кавказских народностей».

Здесь, конечно, присутствует изрядная доля идеализации, но особая атмосфера корпуса и постоянная близость горцев, исповедовавших мировосприятие, в основе которого лежал мощный инстинкт свободы, безусловно «переделывал русского человека». Понятия «Кавказ» и «свобода» органично сочетались в русском общественном сознании. Недаром Пушкин в «Кавказском пленнике» именно свободолюбием мотивировал появление на Кавказе своего героя — русского офицера:

Отступник света, друг природы.
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.

Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном мире…

Что же происходило с общественным сознанием России под влиянием Кавказской войны — вот едва ли не главный вопрос, на который никто еще не ответил с полной мерой серьезности.

Пытаясь сегодня анализировать исторические корни и закономерности российско-кавказской драмы наших дней, мы должны прежде всего озаботиться именно человеческим аспектом проблемы. Что являли собой солдаты, офицеры, генералы Кавказского корпуса? Как представляли они себе происходящее вокруг и результаты своих действий? Как относились они к противнику, со смертельным упорством отстаивавшему свое право на традиционный способ существования? Видели ли они другие способы разрешения конфликта кроме штыка и картечи? Возможны ли были иные варианты развития взаимоотношений между Россией и Кавказом?

Ответить — хотя бы приблизительно — на эти роковые вопросы мы можем только пристально изучая мысли и поведение конкретных людей.

К счастью, мы обладаем для этого огромным и бесценным материалом — воспоминаниями участников событий.

Как жизнь Кавказского корпуса была особым миром, отличным от общероссийского существования, так и воспоминания «кавказцев» — особый пласт русской мемуаристики.

Известные воспоминания участников войны в разные ее периоды — всего более трехсот источников, опубликованных как в прошлом веке, так и в более близкие времена — вплоть до последних лет, — в основной своей массе носят летописный характер. Мемуаристы не ставят перед собой неких общих идеологических целей, они, как правило, не предназначают свои сочинения в назидание потомкам, как это делали многие русские мемуаристы XVIII и XIX веков. Даже кавказские записки Ермолова, не только генерала, но и государственного мужа, ориентированные на античные образцы — «Записки о Галльской войне» Цезаря, — бесстрастно фиксируют события. У Ермолова это была установка, он ощущал себя творцом истории и не снисходил до выражения страстей: сомнений, сочувствия или гнева.

Но сам величественно-бесстрастный тон придавал наиболее значимым пассажам зловещую значительность: «Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, предположил выгнать всех их с земель аксаевских, которые занимали они, сначала по условию, сделанному с владельцами, а потом, усилившись, удерживали против их воли.

При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может только один пример ужаса.