Осада Монтобана

— Ваше приказание будет для меня законом, милая барышня, — торжественно произнесла Жермена, изумляясь внезапной перемене, которая превратила в решительное, повелительное и таинственное существо вчерашнюю шалунью.

Она прикрепляла последнюю шпильку в причёске Валентины, когда лошадиный топот послышался на дворе.

— Разве Амбруаз уже исполнил поручение? — удивилась Жермена.

— Это Морис! — вскричала Валентина, даже не посмотрев в окно, чтобы убедиться в справедливости своего заключения.

Через минуту она уже была на парадном крыльце, по ступеням которого быстро вбегал молодой человек, чтобы прижать её к груди. На нём был зелёный суконный колет, обшитый тонким золотым галуном. На его коричневой шляпе с узкими полями торчало орлиное перо, сдерживаемое широким медальоном с гербом служащего графа Момежа. Шпага, заткнутая за пояс из буйволовой кожи, билась о сапоги, доходившие до колен.

— Сестра! — закричал Морис.

— Брат! — отвечала Валентина, сначала бросившись к нему на шею.

Но почти тотчас она его оттолкнула, и наблюдатель приметил бы, что лёгкий румянец выступил на се щеках.

— Что с тобой? — с удивлением спросил Морис.

— Ничего... ты слишком крепко меня сжал, — отвечала она, улыбаясь и протягивая Морису руку, которую он дружески пожал.

Сын Норбера действительно походил на дочь Рене и тем более, что, несмотря на свои двадцать лет, он ещё не имел бороды. Но его мужественное лицо ничего от этого не теряло. Его густые волосы, иссиня-чёрные, отброшенные назад, открывали широкий лоб, на котором изогнулись дугой шелковистые брови. Тёмно-голубые глаза как будто не могли потупиться ни перед чем, даже перед солнцем и перед молнией. Нос, орлиный, как у Валентины, загибался, как клюв хищной птицы, при малейшем сжатии презрительных губ. Морис был не выше Валентины и, следовательно, казался роста небольшого для мужчины, но вся его наружность показывала при каждом движении необыкновенные силу и гибкость.

Представьте себе одну модель статуи в двух экземплярах, один из бронзы, другой из мрамора, и вы будете иметь понятие о сходстве в совокупности и несходстве в оттенках двух этих созиев[3].

— А отец? — спросил Морис.

— Он, кажется, ещё спит... Пойдём узнаем, — отвечала Валентина.

И они отправились в комнату старика.

Морис застал отца погруженным в глубокий сон — припадок лунатизма сильно потряс его тело, он ведь был уже стар.

— Я не смею разбудить, — шепнул молодой человек Валентине, оставшейся на пороге. — Он успеет ещё увидеться со мною. У меня есть позволение остаться здесь до завтрашнего утра.

Он нежно коснулся губами лба спящего и пошёл в сад с Валентиной, где она приказала усыпать песком длинную полосу земли для военных упражнений.

Морис стал говорить о своих надеждах; может быть, граф Момежа купит полк и тогда возьмёт с собой на войну своего верного конюшего, успехи которого в фехтовании становились удивительны. Надо было подтвердить это хвастливое, или, лучше сказать, простодушное уверение перед Валентиной, которая с лихорадочной весёлостью более обыкновения начала поддразнивать Мориса.

Стали стрелять из пистолета. Из четырёх выстрелов Валентина три раза попала в цель, Морис один раз. Валентина подняла его на смех.

— Велика важность попасть в дерево, — возразил Морис, слегка нахмурив брови. — Попасть в живую цель — вот ловкость!

Прицелившись в несчастную кошку, гнавшуюся за воробьём, он прострелил ей голову пулей.

— Злой! — закричала Валентина.

— Она хотела съесть птицу, — спокойно отвечал искусный стрелок. — Притом я не хочу, чтобы надо мной имели первенство.

Начали фехтованье. Морис показал Валентине два новых удара, и она так скоро их поняла, что Морис уже не мог коснуться её рапирой. Лоб его снова нахмурился, и после нескольких ударов он сломал рапиру в руках своей противницы.

— Грубиян! — сказала Валентина с досадой.

— Терпеть не могу, когда мне сопротивляются, — отвечал Морис всё с тем же странным спокойствием.

Наклонившись, чтобы поднять своё оружие, Валентина выронила из своего корсажа продолговатый свёрток. Она это заметила, а между тем ждала, чтобы Морис увидел и поднял его.

— Что это ты потеряла? — сказал он, беря в руки свёрток.

Он развернул его и увидел очаровательный миниатюрный портрет.

— Ого, какое восхитительное создание! — вскричал он.

— Это Камилла де Трем, о которой я так часто говорила тебе, — сказала Валентина де Нанкрей. — Преувеличила ли я её красоту?

— Нет, — отвечал молодой человек, не спуская с портрета глаз.

— Оригинал ещё лучше, — продолжала Валентина, — сердце такое же ангельское, как лицо, ум такой же упоительный, как взгляд!

— Берегись, — прошептал Морис, — ты становишься неблагоразумной.

— Почему?

— Ты мне её так расхвалила, что я сделал из неё идеал моих мечтаний. Показав ещё и портрет, ты мне доказала, что действительность во сто раз пленительнее!

— Ты бредишь... или насмехаешься надо мной.

— Напрасно ты это сделала, говорю тебе. Бедный конюший без имени не может домогаться руки наследницы благородного графа!.. Однако...

— Однако?.. — повторила Валентина, смотря ему прямо в глаза.