Осада Монтобана

Валентина слушала с напряжённым вниманием, делая вид, будто исключительно занята отцом, оледеневшие руки которого согревала в своих. Однако граф Робер говорил чрезвычайно темно и не давал никаких пояснений. Недавняя измена второго брата побуждала его к крайней осторожности.

— Кстати, — продолжал граф, — так как ты будешь одет поселянином, то не сможешь иметь при себе шпаги. Возьми на всякий случай кинжал, его легко скрыть под одеждой. Мой длиннее твоего и лучшего закала, потому я тебе его и отдам. Вдове Гислейн ты его покажешь, взяв не за рукоятку а за остриё. То же сделаешь и при встрече с дамой в Брюсселе. Они тогда будут знать, зачем ты явился, и доверятся тебе, как мне самому.

Он вынул свой кинжал, на рукоятке которого был вырезан фамильный герб де Тремов, и подал его Урбену, который взамен отдал ему свой.

— Ещё одно только слово, — сказал Робер, — пусть пример слабоумного Анри послужит тебе уроком. Будь твёрд и осторожен. Старайся не показываться в Нивелле и не выходи из своей комнаты до прибытия Лагравера. Никто не должен знать тебя там под твоим настоящим именем. Если против моего ожидания маршал де Брезе не задержит меня в Огене, я постараюсь с тобой увидеться или по крайней мере известить тебя письменно, прежде чем ты отправишься в Брюссель. Но едва ли можно на это рассчитывать. Расставаясь теперь со мной, ты должен готовиться к тому, что будешь лишён моего совета в последнюю минуту, самую трудную и самую опасную, но которая и принесёт тебе более всего славы, если ты будешь иметь успех.

— И смерть в случае неудачи, не так ли?! — вскричала Валентина де Нанкрей, как будто слова эти вырвались у неё невольно; и на лице её выражалось сильное волнение.

— Однако... — прошептал Робер, болезненно поражённый этим вмешательством.

— Ах, выслушайте меня, граф, — перебила она его с мнимым участием, — вы сами сказали сейчас, что я почти принадлежу к вашему семейству. Итак, я убеждена в душе, что сестра ваша Камилла восстала бы, подобно мне, против вашего гибельного честолюбия, которое поочерёдно увлекает в бездну ваших братьев.

С минуту Робер стоял как поражённый громом. Та, которую он спас, которою восхищался, которую уже любил, бросала ему прямо в лицо оскорбительный укор, в его поступках и, вероятно, за Урбена!

— Боже мой! — прошептал он надрывающимся голосом, — разве вы полагаете, что я не рискую жизнью столько же, если не больше их, в опасном предприятии, для которого требует их содействия тот, кому я служу? Неужели вы полагаете, — продолжал он, воодушевляясь, — что не втяни я, хотя и против воли, в заговор, за который отвечать хочу один, моего брата, которому угрожает военный суд, сам я не вложил бы ему в руку кинжал, чтобы спасти от бесчестия и его, и наше имя? Я честолюбив! Увы, я только слишком предан общему благу и успеху нашего дела!

— А несмотря на это вы безжалостно жертвуете вашими близкими для мрачных замыслов, — сказала она с живостью. — Погубив майора Анри, вы вольны губить себя самого! Вы уже в тех летах, когда умирают для политической утопии. Но пощадите, ради бога, вашего младшего брата! Сжальтесь над ним! Он ещё слишком молод для того, чтобы жертвовать без сожаления чувствами пылкого и молодого сердца ради мрачных замыслов вашего ума.

«Как она любит его! Как презирает меня!» — думал граф Робер терзаемый невыносимой тоской.

«Как он страдает!» — думала Валентина.

«Она меня любит! Она любит!» — повторял внутренний голос в душе упоенного Урбена.

— Вы колеблетесь! — продолжала Валентина умоляющим голосом. — Вы сдадитесь на мои просьбы! Вы удержите Урбена на краю кровавой бездны!.. Не сетуйте на мою настойчивость, граф! Ваша сестра столько говорила мне про кавалера Урбена, что мне кажется, будто я знаю его больше вас всех. Подобно мне, он едва ещё вышел из детства. Я вижу в нём душу, сродственную моей. Если бы погиб он, лучшая часть моего существа была бы смертельно поражена... Спасите его! Спасите меня!

И делая вид, будто теперь только заметила, какое признание высказала в своей мольбе, она стала на колени возле отца и скрыла лицо на груди старика, который оставался бесстрастным свидетелем этой комедии.

— Урбен, — сказал граф серьёзным голосом, — откажись от дела, которое я тебе доверил... Господь внушит мне способ заменить тебя.

Но уклониться от опасности было в глазах Урбена подлой трусостью. А кроме того, ещё и отказаться от деятельного участия в заговоре, для которого он поклялся жертвовать жизнью, было постыдной изменой.

— Великодушная подруга моей дорогой Камиллы лишила бы меня своего уважения, если бы увидела во мне труса и изменника, — сказал он с твёрдостью. — Я совершенно добровольно принимаю участие в планах главы нашего рода. Я не принимаю подлого уклонения, которое он мне предлагает.

Валентина де Нанкрей уже стала опасаться, что зашла слишком далеко в сильном желании терзать графа и тем самым помешать успеху задуманного ею страшного замысла против кавалера Урбена. Её вздох облегчения оба брата приписали сдержанному чувству горя.