Осада (СИ)

– Я кажусь тебе чудовищем? Ну да ладно, ты ж хотел спасать, так слушай. Мне понравилось, и я совратила одного парня, который за мной ухаживал, ну как можно ухаживать в четырнадцать лет, ах нет, тогда ему было всего тринадцать. Но он уже занимался онанизмом, я видела, можно сказать, я застукала и предложила, нет, настояла. Толку от него все равно не было, потому мы расстались. Потом я нашла себе другого, повзрослее, потом его брата, на три года старше, потом… тебе всех перечислять или хватит? Ладно, хватит, – вместо замершего Кондрата ответила Настя. – Потом я поехала в Москву. Без секса я обходилась месяца три, нет даже больше. У меня началась депрессия, я резко поправилась… слушай, можно винить, что угодно, но своим непоступлением в институт я обязана отсутствию партнера.

– И все?

– Да, а что? Я плохо занималась, голова была забита только этим, во сне приходили мысли самые мерзкие. Девчонки говорят, я кричала и материлась, со мной вообще невозможно было находиться ночью в одной комнате. Кто-то сказал, что у меня гормональное расстройство. Не хватает тестостерона. Тогда я пошла в соседнюю общагу. Следующий экзамен сдала на «хорошо», но это уже не спасло. Один из тех парней, узнав о моем непоступлении, вспомнил о некой тете Люсе, бандерше, ну, мамочке, чтоб тебе понятней, – пауза, Настя жестко усмехнулась. – Когда я вернулась, моя тетка, узнав о проблеме, решила заняться мной лично. Продавала у заправки, где работала. Сука была еще та, – неожиданно резко добавила она и снова замолчала. А помолчав добавила, снова резко сменив тему и тон: – Словом, я не Сонечка Мармеладова. А ты не Раскольников. Кажется, тебе такие аналогии на ум приходили.

Он посмотрел на Настю пристально, та будто читала его мысли, причем с необычайной легкостью. Медленно кивнул. Настя поднялась, огляделась по сторонам. Милиция потихоньку сворачивалась, наступало темное время суток, потому работники правоохранительных органов спешили укрыться на блокпостах.

– Ладно, защитник, пошли домой, – сказано было с легкостью и вполне беззлобно, Кондрат поневоле улыбнулся Насте, впрочем, в ответ ничего не получив. – Или ты может еще будешь?

– Нет, пошли, – он покачал головой, девушка заторопилась в СИЗО, где с порога же поспешила отдаться на растерзание Тетереву. А уже потом, удовлетворенная, смахивая мокрые пряди волос со лба, рассказывала про милицейские патрули и кордоны. Все готовились встречать беженцев с Орла, по слухам к Бутову подходила масса около ста тысяч не то человек, не то мертвецов. Ежеутрене в ту сторону улетали вертолеты, долго барражировали, нарезая круги, к концу недели они стали видными на горизонте, а потом возвращались на базу, их место занимали штурмовики, днем, после полудня, отправлявшиеся в ту же сторону. В пятницу и субботу поднявшиеся прямо с Варшавского шоссе и через полчаса-час, севшие туда же. Слухи рассказывали, что все аэродромы, кроме Люберец, уже пали, авиации попросту негде развернуться, посему приходилось прибегать к столь экстремальным способам ведения войны. Столь отчаянным способам.

Колонна добралась до окраин Бутова вечером в пятницу, всю ночь где-то неподалеку на шоссе шли бои, потом стрельба и разрывы бомб и ракет сместились одновременно на восток и запад, будто раздвоившись. Наутро слухи подтвердились. Зомби не стали трогать Бутово, вместо этого, обошли поселок стороной, продвигаясь в сторону Солнцева одни и к Косино другие, соединяясь с другими подходящими ордами мертвецов, затягивая вокруг Москвы глухую петлю.

Впрочем, обитателям Бутова стало не до подобных новостей. Вечером в поселок прибыли новые тысячи беженцев, утром вся эта масса, зашевелившись, колонной двинулась к блокпостам. Тетерев подал сигнал своим, лучшего времени для прорыва просто не придумаешь.

Кондрат всю ночь провалявшийся практически без сна, с усилием поднялся с пола. Голова болела, соображал он плохо. Ночью, во сне ему виделась Настя, то в самом неприглядном свете, то спасенная им. А еще он помнил, что молился за нее. Еще бы, ведь она больна, ну конечно, она не может ведать, что творит, ибо серьезно больна, она ведь нимфоманка, ну как же он сразу не додумался – и с этими мыслями провел ночь, в полубреду, в полусне, в полумолитве.

Микешина пришлось подгонять, он спохватился, побрел вслед за остальными, СИЗО стремительно очищалось, народ зашевелился и с самого раннего утра, стал собираться на прорыв.