Осада (СИ)

Простые дома они обошли своим вниманием, что неудивительно. В армию шли как раз из таких кирпичных лачуг пятидесятилетней давности, из хрущевок, из панельных многоэтажек; в спецназ же ФСБ и тем паче ФСО, сманивали уже из институтов, или отличившихся контрактников. Или просто проверенных людей, желавших попасть, и порой ждущих этого годами. Требования к соискателям предъявлялись всегда очень жесткие, порой жестокие, отбор колоссальный, но желающих не убавлялось, напротив, последние годы их становилось все больше. Оно и понятно, в армию деградировавшую день ото дня, или милицию, как альтернативу, впрочем, ставшую предметом уже не насмешек, но лютой ненависти, и не меньшего страха, идти не было ни желания, ни сил. Эти же две организации представлялись единственными, не затронутыми червем всеобщего гниения, а потому если уж пристал долг служить родине, то лучше избежать армейского произвола или милицейского беспредела, а прорваться, в особые части. Хоть и не синекура, но и доход и уважение, и главное, не тот кошмар, предлагавшийся к прохождению всем молодым людям от восемнадцати до двадцати семи.

– Все чисто, – сообщила рация. Нефедов посмотрел на меня. Я невольно вжался в кресло.

– Спасибо, – произнес Владислав Григорьевич, – мы сейчас будем.

Миновав мост через речку Саминку внедорожники двинулись через лес, почти девственный, не трогаемый никем со времен, наверное, Тишайшего, распорядившегося возводить дворцы для приближенных особ с западной стороны тогда еще крохотной Москвы. В ту пору здесь, верно, и вовсе был сплошной бурелом.

Машины проехали сотню метров, показался первый особняк. Сожженный. До моего дома еще триста метров, если на первом повороте свернуть направо, а потом еще раз направо.

– Что им было надо здесь? – не своим голосом спросил я, глядя и пытаясь не смотреть на руины. Предчувствуя, что увижу.

– Я же сказал, крови напиться, – как-то безлично ответил Нефедов, хотя и у него щека дернулась. – Что ж еще. Вот что странно, приехали они на военных «Хаммерах», прямо как из той партии, что мы заказывали.

– А помощь?

– Вы будете горько смеяться, Торопец, но помощи не было. С постов никто не тронулся в течении всей ночи. С одной стороны, их можно понять, сила на Можайском и Рублево-Успенском шоссе не такая великая, а с другой…. И потом, в ту ночь много дезертировало. Как первый крик о помощи пришел…. Им было шесть часов на поругание. Вот они ни один не пропустили. Жгли и расстреливали все, что попадалось на глаза.

Мы проехали воронку от взрыва. Я кивнул в ее сторону, Владислав Григорьевич пожал плечами:

– Вертолеты подняли. Прямо в ночь, пять ми-восьмых. Ориентировались по горящим зданиям, но больше навредили, чем помогли, через час их отозвали. Один они сумели подбить из ПЗРК. Не удивляйтесь, склад разграбили. Их ведь много в Подмосковье брошенных осталось…. А потом пришли мертвецы, как почуяли. Прошли через всё и через всех. Спаслись те, кто имел бронированные машины и умел хорошо водить.

– Сколько спаслось?

– Меньше полусотни, – машина остановилась на перекрестке и свернула вправо. И сделала еще один поворот.

Комок застрял в горле. Я не шевелился, глаза не смели даже моргнуть, пока резь не стала невыносимой. А потом я увидел свой дом.

Ничего. Ни единого повреждения, если не считать разбитых въездных ворот. Словно к нему не посмели подойти. Словно…

Я увидел на стене несколько пунктирных отметин, оставшихся от пулеметных очередей. И тут только закрыл глаза. Кажется, отключился. Потому, как, когда в следующий раз открыл их, мы уже снова находились на Подушкинском шоссе, подъезжая, вслед за БТРом, к посту. Я резко дернулся, оглянулся по сторонам, посмотрел назад. И снова сел.

– Я отвезу вас домой, – тихо сказал Владислав Григорьевич. Я покачал головой. Как затюканный школьник.

– Нет, в Кремль. У меня еще работы очень много. Очень много…

– Как скажете, – внедорожник мягко набрал ход и устремился в сторону столицы. Въехав, он помчался по крайней правой полосе, выскакивая на тротуар. Народу почти не было, Нефедов включил сигнал, распугивая всех, кто мог бы оказаться на пути. На Аминьевском он выскочил на встречную, и срезав, проехал на Кутузовский проспект. Кажется, еще мгновение, и я оказался внутри кремлевских стен. Машина припарковалась возле здания Сената, я вышел, добрался до своего кабинета, не помню как, снова провал. Сел  за стол и долго смотрел на папки входящих. А потом заплакал, уткнувшись лицом в сложенные руки.

В ту ночь мне снились кошмары, мучительные и липкие, никак не проходящие, невзирая на снотворное, а может, благодаря ему, но я радовался их появлению, а потому, хотя и встал с чугунной головой, разбитый виденным ночью, не стал спешить на работу, подловил себя за тем, что бреясь, просто смотрю не то в зеркало, не то внутрь себя, пытаясь вспомнить все до мельчайших деталей, восстановить все подробности пережитого. Ведь я снова увидел маму. Пусть так, но она опять была со мной.

Через день Владислав Григорьевич навестил меня. Принес папку каких-то диаграмм и графиков.