Осень и Ветер

Я приезжаю в аэропорт с небольшим опозданием: таксист приезжает с опозданием из-за сильного ливня.

Понимаю, что у меня еще есть время сделать шаг назад. Ян, конечно, будет в ярости, но когда меня это останавливало? Перебесится и через пару недель сам позвонит.

Но я знаю, почему еду. Причина так проста, что как бы я ни пытался от нее отбиться, она все равно висит перед мысленным взглядом словно огромный запрещающий знак. Если я сбегу сейчас, это будет означать только одно — прогонять Осень из своей жизни было уже слишком поздно. И пока я защищал брешь в главной стене, моя Осень зашла с тыла и ударила в спину.

А это не так. Я надеюсь, что не так.

— Наиль, слушай, ну я уже собирался телефон обрывать! — выкрикивает Ян, когда видит меня в посадочной галерее.

Я хочу что-то сказать в ответ, но не могу, потому что стоящая рядом с ним Ева поворачивается и смотрит на меня.

Она и правда такая маленькая, худенькая, что две тяжелых косы, в которые заплетены ее солнечные волосы кажутся просто огромными. Темно-зеленые глаза смотрят на меня с некоторым любопытством, губы чуть трогает улыбка. Ничего особенного, просто вежливое внимание.

Просто, блядь, вежливое внимание.

И рука Яна на ее плече.

Здесь уже собралась вся компания — больше десяти человек — но я чувствую себя третьим лишним. Ловлю себя на том, что мысленно ломаю руку своему лучшему другу, с садистским удовольствием выдергиваю прямо из плеча. Ту самую, которой он касается Осени.

Я понимаю, что надо валить. В эту самую секунду как никогда остро осознаю опасность, исходящую и от этой женщины, и от всей ситуации. Чего уж проще: повернуться- и просто уйти. Они все уже прошли регистрацию, никто не бросится меня догонять. Даже Ян, ведь он весь этот цирк организовал только ради Евы, ради того, чтобы затащить ее в койку. Интересно, ему это удастся уже в эту поездку или она еще чуть-чуть поломается? Или, может быть, она уже сдалась?

Поднимаю взгляд на Яна и вдруг вспоминаю, что у него никогда не было провалов. Ну или он о них намеренно умалчивал, чтобы не портить свой образ Казановы, перед которым ни устроит ни одна женщина. Он всегда получал любую, какую хотел, будь то настоящая заинтересованность или просто потому, что так в данный момент захотелось его пятке. Помню, он на спорт за неделю склонил к сексу преподавательницу из универа, которая готовилась к свадьбе. Просто тупо поимел ее в кладовке, где их и застукала уборщица. Девушку выгнали, а Ян ходил с гордой рожей до конца учебы. Даже я знал все подробности этой истории, хоть мы и учились в разных ВУЗах. Его отец, конечно, всю эту историю замял, как смог, но шило в мешке не утаишь. После той выходки Ян больше таких подвигов не совершал, но почему-то та история чаще других всплывала в моей памяти. Вот как сейчас.

Если Ян хочет Еву — он ее в итоге получит. Рано или поздно. А уж с учетом ее длительного воздержания.

Я непроизвольно сжимаю кулаки, делаю шаг назад и открываю рот, чтобы сказать, что неважно себя чувствую — кстати, это правда — башка болит страшно — но в этот момент из-за ноги Евы выглядывает девочка.

Она такая миниатюрная, что больше смахивает на фею из мультяшки, а не на реальную девочку. И она так похожа на свою мать, что я невольно снова перевожу взгляд на Еву. Она наклоняется, гладит девочку по голове, опускает ладонь ей на плечо и прижимает к себе с той неуловимой материнской защитой, которая скользит в каждом жесте. И сразу видно, что вот эта маленькая женщина за своего котенка порвет — и глазом не моргнет. И в памяти снова воскресают обрывки наших разговоров:

«— Я люблю ее сильнее всего на свете, Ветер, и балую, потому что не могу иначе».

«— Детей нельзя слишком баловать, Осень, иначе из мелких безобразников они вырастают в больших эгоистов и стерв».

«— Знаю, Ветер, все знаю, но не могу иначе. Я ведь у нее одна за всех: ни отца, ни дедушек с бабушками. Мы сами по себе, Ветер, как трава у дороги: пробились только потому, что мы сорняки, а сорняки живучие»

«Ну какой же ты сорняк!» — мысленно кричу в эти темно-зеленые глаза, почему-то представляя ее экзотическим растением из джунглей Амазонки. Потому что она такая — одна. Я других таких не видел.

Но мой рот перевешен щеколдой молчания, на которой висит здоровенный амбарный замок. Ни черта я ей больше не скажу: ни сейчас, ни потом, никогда.