Осень и Ветер

— Научился убивать, да? — Ян берет ствол в ладонь, прицеливается мне в грудь и с громким «бах!» делает вид, что стреляет.

Пожимаю плечами.

— Жизнь заставила перестать был белоручкой, — говорю совершенно честно.

— Я могу решить все здесь и сейчас, — вдруг торопится Ян. Снова дуло «смотрит» в меня пустым черным зрачком и взгляд Яна цепенеет, словно он уходит в себя, чтобы посовещаться с совестью и инстинктом самосохранения.

Даже не пытаюсь ему мешать, просто снова закуриваю и кладу ногу на ногу. Интересно, что будет, если Ян выстрелит? Почти готов спровоцировать его резким движением, но вовремя понимаю, что во мне говорит тот же зверь, что говорил в тот день, когда я пришел к бывшему Евы. Этому монстру глубоко плевать на всех и вся, но собственную жизнь он ценит меньше всего.

— … могу поставить в нашем разговоре одну жирную свинцовую точку, — доносится до меня угроза Яна. Понимаю, что задумался и прослушал часть его пафосной речи.

— Вперед, дружище, ставь.

Это не я храбрый — это у него кишка тонка. Я столько раз видел смерть, что научился ее распознавать. У Яна взгляд попавшего в капкан зверя. Он злой, раненый и готов на крайние меры, но скорее отгрызет себе лапу, чем попытается укусить егеря.

Несколько минут мы смотрим друг на друга в полной тишине. Я курю, Ян пьет и держит меня под прицелом. Но, в конце концов, отводит руку и отрешенно смотрит на ствол, как будто не может вспомнить, откуда он взялся.

И начинает говорить. Его прорывает, словно канализацию. Грязь, отходы, вонючие тряпки — все прет наружу. И так я узнаю, кто «привел» Андрея на День рождения Марины, кто разыграл для меня любовь Евы. Где-то на половине исповеди мне становится страшно от непреодолимого желания отобрать пистолет и одним выстрелом заткнуть Яну рот. Сжимаю кулаки и заставляю себя слушать.

— Я люблю ее, Садиров, — говорит Ян безжизненно, словно утонул в дерьме собственных откровений. — Я не умею без нее жить. Ева мой воздух, придурок. А тебе она что? Просто трофей, придаток к твоей дочери, собачонка, которая пойдет, куда укажет хозяин. И пойдет. — Ян горько улыбается. — Нихрена мы с тобой, Садиров, не отличаемся. Каждый тянет одеяло на себя. Но я тебя, по крайней мере, не обманывал и женщину твою не уводил.

В самом деле: не такие уж мы и разные. И от этого я омерзителен сам себе. Даже злиться на Яна не могу, потому что он уже наказал сам себя. Превратился в одержимого, потерял себя в любви к женщине. И чем больше я смотрю на него, тем отчетливее понимаю, что, не свали я тогда от Лейлы, был бы точно таким же: раздавленным, поставленным на колени бесхребетным идиотом.

— Я тебе жизнь испортил, Садиров, — хмыкает Ян. — Намеренно, блядь. Нарочно, потому что хотел и мог. Знал, что ты подожмешь хвост и свалишь. Ты же всегда сваливал. Ты даже за такую, как Ева бороться не захотел. А ведь она тебя любила.

Я вздрагиваю от того, что во всей этой вони вдруг всплывает признание.

Ева меня любила?

Я даже никогда об этом не задумывался, потому что наши отношения развивались слишком стремительно, и, без последнего «прости», так же стремительно лопнули.

— Хочешь, я тебе скажу, что будет дальше? — продолжает Ян. И рад бы заткнуть его, да не могу. Должен услышать все, узнать всю правду, чтобы искоренить даже тень нашей былой дружбы. Так будет легче превратить его в ничто. — Ты отберешь у меня Еву и дочь, спрячешь в своих хоромах, и она будет всю жизнь лишь тенью, нянькой для Хабиби. И никогда тебя не простит, что не дал ей выбора. Потому что будет думать, что я был ее спасением, пока ты становился крутым говном. Потому что для нее я так и останусь хорошим Яном, который поддержал в трудную минуту. Как тебе такая, блядь, Кавказская пленница?

Я зажимаю сигарету между пальцами, встаю и нависаю над Яном, словно его самый страшный оживший кошмар. Он даже не сопротивляется, когда я забираю пистолет из его ослабевших пальцев. Только пьяно улыбается, закрывает глаза и раскидывает руки, словно приглашает сделать то, чего требует мой кровожадный внутренний монстр.

— Я всегда буду между вами, Садиров, — говорит с сумасшедшей улыбкой, которая больше походит на оскал.

Он знает, что я никогда не расскажу Еве правду о нем. Не из-за него, а потому что такая правда ее просто убьет. Даже мне противно знать, что все это время она была замужем за человеком, который срежиссировал смерть Марины, а каково будет ей? Вдруг узнать, что жила с ним под одной крышей? Целовала? Обнимала? Беспокоилась, когда он задерживался с работы? Доверяла Хабиби, думая, что ему с ней будет безопаснее?

Я кладу палец на спусковой крючок и мысленно нажимаю. Перед мысленным взором его голова лопается, брызжет фонтаном осколков черепа и мозгов. Конечно, так не будет, но я должен дать хоть что-то кровожадной твари, которая скулит и просит выстрелить. Только я знаю, что этот выстрел, даже если он направлен в другую сторону, будет выстрелом себе в висок.

Выстрел взрывает тишину дома.