Осень матриарха(СИ)

В этой нарочито детской позе обоих, как ни парадоксально, высвечивалось нечто взрослое. Русская Татьяна записала одно своё впечатление - однажды выросший детёныш подруги, которые привык играть с "тётей Таней" в поваляшки, затеял это, будучи уже лет десяти-одиннадцати. Тело у него было по причине летнего времени загорелое, горячее, а кроме того, не по летам рослое и навалилось на хохочущую Татьяну всей ладной своей тяжестью, притиснув к дивану. "Тут я вмиг почувствовала, что всё, никакой больше игры. Не ведая того, он меня оконфузил: это был уже мужчина", - делилась Татьяна со своим дневником - явлением не столько хронически исповедальным, сколько во всех смыслах афористическим. "Но ведь мои Кот и Щен на самом деле вообще непонятно какого возраста, - подумала Та-Циан. - Положим, то, что в Рутене именуют "сексом" у них на уровне игривого сосунка. Но какая глубинная, хорошо замаскированная искушённость порой светится в глазах и проглядывает через мимику и жесты! Пареньки словно - нет, не искушают меня, для такого они в любом смысле не доросли, - но дают понять, что не так и просты, как исполняемая каждым из них роль.

Райма-Раима тоже. То, что было между нами до сих пор, легко можно списать на мою чрезмерную впечатлительность, обострение всех чувств, и без того потрясённых темнотой и трагедией. Но на воле и свежем воздухе! Я лишь в первый момент была поражена зноем и блеском - по контрасту с темнотой, прохладой и молчанием. На самом деле и в разгар полудня здесь было немногим теплей, чем в ту же пору в Эдине, и здешнее бездорожье прямо стелилось мне под ноги. Силы мои остались при мне. Джен тоже являлся - во всех видах, но чаще всего я вспоминала красоту его лица в миг, когда он кивнул Тэйну, поднял голову и улыбнулся навстречу смерти. И моя дочь говорила со мной - не словами, как и раньше, а через общий кровоток. Или нет. Я стала понимать степь нюхом, словно зверь: здесь глубоко под нами пробирается ручей и увлажняет песок, но добыть его, вывернуть наизнанку - трудная и почти бесполезная работа. Вон там, невдалеке, растут дикие дыни, а чуть подальше - нечто вроде кактусов с пухлым телом и редкими иглами, шкурку можно срезать и высосать рыхлую мякоть досуха. Сочные луковицы под слоем мелкой гальки пели на свой протяжный лад. Мелкие зверьки становились столбиком поперёк нашего пути, как бы предлагая себя, - не буду лгать, что я не снисходила.

И разумеется, на ночлег мы устраивались не прямо там, где подкашивались ноги. Не так трудно было отыскать густой куст или камень, устроиться с подветренной стороны и разжечь костерок, чтобы свернуться клубком в остывающей золе. В юности меня обучали таким вещам, которые не слишком нужны солдату, идущему вместе с войском.

А людских скоплений не попадалось: видимо был не сезон для тингов, курултаев или ярмарок. Иногда маячило на дальнем горизонте подобие широкого облака, такого же серого, как вся окрестность, и одна-две вертикальных чёрточки: возможно, пастухи отары. Но стоило потянуться в том направлении, как мираж исчезал, наглядно доказывая свою природу.

Теперь я думаю - зачем я вообще двигалась, если всё равно моё меня бы настигло - стоило бы расположиться лагерем в каком-нибудь, метафорически говоря, водном и хлебном месте и помедлить? Возможно, чтобы раздвинуть границы выбора, но скорее всего - чтобы не потерять форму.

Что я чувствовала, тем не менее, всё сильней: некое напряжение почвы и воздуха, будто собиралась тихая гроза.

И вот однажды на заре я раскрыла глаза и привстала со своего места под скальным карнизом: спряталась я там от едва моросящего дождя, больше похожего на загустевший туман или небесную росу.

Вокруг до самого окоёма цвели тюльпаны: рыжие, золотые, пламенные, цвета рубина. Низкое солнце сквозило через нежно отогнутые лепестки, седой налёт покрывал влажные листья. Где был раньше хотя бы зачаток этой красоты?

И тогда Раима сказала изнутри меня:

"Здесь я хочу родиться из пещеры и стать свободной".

Это произошло быстро, словно щекотливая змейка скользнула у меня между ног и свернулась на животе. Я приняла её на руки, чтобы обтереть, и удивилась... Нет, лишь отметила: крошечное узкое тельце было сложено так, как рисовали младенцев Иисусов в раннем средневековье. Тощее, почти взрослых пропорций, только глаза огромные и невероятно светлые. И эти глаза уже умели смеяться.

XV. КАКОЙ ПРОСТОР!