Осень матриарха(СИ)

Вот такую шараду мне приходилось разгадывать в качестве добровольного послушания. Тишина, в которой каждая падающая капля звучит аккордом хрустальной челесты, строки, что расшифровывают сами себя, твой собственный голос, что отдаётся от всех шести сторон твоего света.

Забытая поговорка, что всплыла из окружавшего меня небытия: "Мора и мара дают миру меру". В старину её употребляли, чтобы описать бытийственность и небытийственность, пребывающие в одном флаконе. Ойкумена есть нечто сущее, но форма, в которой она днесь пребывает, не более чем каприз и ложь, которыми нас потчуют. Однако просодия и любой вид истинного искусства, в котором её используют, проясняют сущность мироздания путём упорядочения последнего.

Какова философия? И любая фраза книги порождала подобный всплеск. Немудрено, что я слегка тронулась умом и наяву созерцала инобытие: мириад возможностей, сплетение прядей. Каждая из них знаменовала вселенную, возникшую из мелкого изменения, и распутать коллизию в одной пряди можно было, решив аналогичную задачу в какой-нибудь другой. Вначале это были сны - иного человека они бы устрашили тем, что шли вразрез с обычными представлениями о добре и зле, красоте и уродстве, возможном и небывалом. Но не меня: я понимала их как зов чего-то давным-давно и как следует позабытого, колыбель, где пребывают младенцы. Как отраду.

("Один рутенский монах поясняет, как отшельничий затвор действует на его собратьев, проходящих через искус. В состоянии сенсорной депривации каждый из них встречается лицом к лицу со своим ничтожеством, пустотой и греховностью, нередко вопит от ужаса, иногда сходит с ума. Наверное, мои грехи сплелись с моей личностью так органично, что я приняла их как нечто естественное, как свою природу, погребённую под слоем предрассудков, но всё-таки не очень далеко. Я за всю свою жизнь не испытала ни одного сколько-нибудь длительного душевного угрызения - даже тогда, когда оно возникло бы у любого. Принимала к сведению и пыталась, как умела, заштопать прореху в бытии".)

Та-Циан усмехнулась своим мыслям и продолжила:

- После снов настали голоса: в пещерном лабиринте обитали мёртвые, которые не придавали значения своей смерти. Существа, для которых не было собой разницы между тем или иным способом существования. Между твоим и моим, "Я", "Ты" и "Оно". Между смертью и жизнью. Возможно, они говорили даже не со мной, а с той, кого я укрывала в себе. Она кормилась от моей плоти; я поглощала камень. Томас Манн в романе "Избранник" упоминает о некоем молоке земли, выделившемся из твёрдой почвы. Оно спасло жизнь великого грешника, когда он предался покаянию на крошечном, негодном для жизни островке. Я не раз проводила такую параллель, хотя что до возможностей выжить - их у меня по сравнению с героем было больше стократ. С другой стороны, он был рождён единоутробными сестрой и братом и в юности оплошно женился на матери - я же всего-навсего переспала с побратимом, и то буквально. Герой начинал клириком, последовательно низвёл себя до состояния солдата, супруга, отца и мелкого животного, в награду возвысился до Папы Римского - мои взлёты и падения были не настолько рельефны. Сходство было, положим, бесспорным, но первые две стадии для меня миновались, в третьей я была не отцом, а матерью, последняя выглядела куда как сомнительно. Магистр - только звучит громко, а по сути...

Ещё один плод разнообразных и не вполне трезвых раздумий. Первое время я полагала выносить родить и выкормить дитя здесь, в уютном каменном лоне, чьи возможности казались неисчерпаемыми. Снова бросание жребия, но отчасти известность против неизвестности: бросать вызов непонятному лучше, когда ты не рискуешь никем помимо себя. Однако что ждало мою девочку здесь, помимо ущерба? К тому же я знала, что дети подземелий часто слепнут, будучи выведены на яркий дневной свет.