Осень матриарха(СИ)

("Суд, даже самый высший, - по сути игра. Разве не я сама утверждала это? Игра же - то, ради чего нас терпят на этом свете, - сказала про себя Таригат. - Я ничего не потеряю, в очередной раз приняв роль за сущность, симулякр - за чистую монету. Какая разница? Прототипы в любом случае находятся не на Земле".)

К тому же она практически исчерпала то, что могли дать ей Валиулла и его окружение. А за лишнее знание она всегда была не прочь рискнуть и самой жизнью.

("Я в те дни ехала рядом с Идрисом как власть имеющая".)

Отряд продвигался к цели неторопливо: у степняков не бывает ни лишних, ни пустых минут. Небо над головой делалось ярче: солнце, поднимаясь в зенит, как бы опускало ресницы, чтобы не так жечь. Земля под копытами постепенно расцветала - вздымалась округлыми холмами, поросшими по-весеннему яркой травой: видимо, здесь близко к поверхности проходили водные жилы. Иногда почву распарывал скальный клык, желтоватый, сияюще-белый и словно в росе: добывать питьё было чем дальше, тем проще - разумеется, с учётом того, что люди Идриса знали местность.

Располагались на ночлег они, вопреки закону пустыни, в тёмное время суток. Жар не так палил, как согревал, к тому же Идрис намеревался показать своей женщине все дорожные красоты. Да, Таригат как-то без особых раздумий стала его женщиной, что бы это ни означало. В дороге он держался рядом, то и дело касаясь руки с зажатым в ней поводом: будто хотел удостовериться, что Таригат никуда не делась. Так ведь знал об этом побольше любого зрячего - каждый всадник в отряде и весь отряд были для Барса тканым ковром, полным наиподробнейших деталей. Всё это складывалось в нечто объёмное и потрясающе многомерное.

Сначала женщине казалось, что такое не по исламу - даже года не выжидать при переходе из одних рук в другие. Потом осенило: и она существо по определению сакральное, взятое в семью ради мужниной чести, и то, как ей ныне поклоняются, - это адат, местный закон, присовокупленный к вольно толкуемому шариату. И даже то, что ей поклоняются как бы вопреки её воле, вписывалось в общую картину. Разве божество выбирает способ, каким ему служат верующие?

Ночью им двоим разбивали отдельную палатку. Из слепых получаются особенно нежные и чуткие любовники: ведь их царство - ночь, а Всевышний, по словам одного француза, создал ночь для любви. И ничего бесстыдного не было в губах и языке Идриса, когда они проникали во все изгибы и выемки чужого тела, штудируя рельефную карту блаженств, и в ноздрях, которые поглощали его запахи, и в пальцах, которые лепили плоть заново.

"Но лица эти руки не касались - словно из-за некоего суеверия он не хотел становиться моим зеркалом", - чётко и громко подумала Та-Циан. Пусть юноши ловят материал для раздумий: ведь у кого на этом свете нелады с отражениями? И Оддисену сюда присовокупим - тоже ведь камень преткновения для тех, кто скорее жив, чем мёртв. Или наоборот.

- Наоборот - это про Буратино? - мигом откликнулся Дезире. Судя по тонко разыгранному наиву, он понял суть дела.

- Возможно, - сухо ответила Та-Циан. - Проблема в том, дорос ли твой собственный нос до соответствующих размеров. Что до моего спутника, то он воскрешал к жизни совсем иные литературные штампы: гибрид Затойчи и Слепой Ярости. Я имею в виду не притворство, но непостижимую искусность попадания в цель.

Несмотря на обоюдную деликатность, накал эротики временами достигал таких высот, что я спрашивала:

- Я умру от этого?

- Нет, к сожалению, - отвечал Идрис. - Разрушить тебя очень и очень непросто - если ты сама того не хочешь.

("Вот что ещё. Он (как и Валиулла) часто брал меня через отверстие, не связанное с деторождением. По некоей мало внятной причине оно у степняков считалось более чистым. Моим нынешним питомцам такое либо вообще не понять, либо давно уже догадались".)

Поток размышлений теперь не прерывался, что бы ни делали эти трое: почти неощутимо для себя ели, пили, выводили продукты распада, дышали свежим воздухом, погружались в дремоту. Вся эта рутина не стоила того, чтобы на ней фиксироваться.

- Раз вы так резво включились в повесть моего интима, - продолжила старшая, - прибавлю, что Идрис всё чаще завязывал глаза чёрным платком. То есть и мне, и себе. И не только на время ночного секса, когда, как известно, все кошки серы. Может статься, ему не нравилось, когда его или мои пальцы касались трепещущих глазных яблок?

Наш дневной путь вовсе не был пустынен, но жила одна дорога. Караванный тракт, что служил для одних торговых и деловых путешествий: семейные поселения и, соответственно, перекочёвки держались от него в стороне.