Осень матриарха(СИ)

- Ну-у. Если я не могу распорядиться подарком - это не он, а гиря на шее. В таких терминах отзываются о ближней жизни. О таланте, который хочешь не хочешь, а надо применить к общеполезному делу. О детях, которые зарождаются в матке, словно мыши в тряпичном гнезде. Про мышек - это Парацельс: за что купила, за то и продаю.

- Разве можно так говорить о важных вещах?

- Я не говорю. Я так делаю - значит, можно. Один мятежный философ объяснял, что дающий дар просит милости к себе, одариваемый же, принимая, оказывает благодеяние.

- Заратустра. Он убил в себе Бога.

- Ты католик? Христианин?

- Я христианин.

"Судя по тому, как чеканит и как расставляет акценты, - протестант с лэнского севера. Такие же зануды, как и редкие у нас правоглавы, но похрабрее и тыкать друг в дружку вертелами нисколько не боятся".

- Вот как? А я - беззаконный гибрид католички с мусульманкой плюс кое-что буддийское. В общем, живу, а не зарабатываю себе Царство Небесное.

- Это допрос? Вы пытаетесь меня разговорить случайными словами?

- Должна тебе признаться - да. И ещё раз да.

И с неожиданной резкостью:

- Я легко извлекла из Рейналта страстное чувство к тебе. Но вот ты, мальчик, - ты поглощаешь, не отдавая. В ответ на прямой вопрос хитришь и уворачиваешься.

"Может быть, в этом корень твоего уныния? Что не умеешь ответить. А хочешь такого не душой и не телом - одним разумом".

- Это обвинение? - тем же бесстрастным голосом, каким вёл весь разговор. С тем же ледяным выражением на лице.

- Да. Но пока не приговор.

- Не думаю, что мне стоит откровенничать с высокой иной. В пользу или во вред моему делу - безразлично.

"Спохватился, называется. А чем ты до этого здесь занимался?"

Удивительно, подумала Та-Циан, как легко выстраиваются в её уме строки былого диалога. И словно шкурой чувствуешь тогдашнюю атмосферу - жару и банную влагу, что медленно копятся под сводом, смутный аромат клейкой тополиной почки. В холода плоть охоча до печного жара, открывается всеми порами, и смолистая весенняя листва - её натуральный женский запах. А вот собеседник Та-Циан вцепился в ворот сильными длинными пальцами...

- Ты не знаешь, что будет на пользу, потому что этого пока не знаю я. Не хитри.

По какому-то наитию она пригнулась, слегка погладила другую руку, что опиралась на колено. Тангата чуть шелохнулся навстречу, словно пытаясь укрыться в чужом гнезде.

Потянулась кверху, желая расслабить удавку на шее.

Он с ужасом отпрянул, как от близости горячего угля.

А Та-Циан в единый миг поняла, кто и что она такая - словно выпив душу другого одним глотком, не причинив ему, однако, ни малейшего ущерба. И сказала:

- Я тебя прочла. Ты гимнофоб, но особенный. Хотя, с другой стороны, в каждой личной мании есть своя закавыка. Ни ласк, ни наготы самой по себе ты не страшишься - а вот того, что их увидят...

- Да, - он опомнился, вздохнул. - Рейналт любит по преимуществу зрением, а оно у него острей, чем у кошки. Он про меня знал, с готовностью подчинялся, но даже полная темнота в комнате не помогала - та, что полностью растворяет... тебя... в своих... чернилах.

Последние слова потонули в почти беззвучном шелесте.

- А если завязывал ему глаза - тебе казалось, что плотный шёлк прозрачней кисеи.

- И откуда мне знать: может быть, он подглядывал за тем, как... как мы оба достигали своей жалкой цели. В таких страхах есть что-то подлое. И копится, копится, как своего рода...

- Аллергия. Но навесить ярлык - не значит справиться. Хочешь понять, кто сильнее - ты или она? Мы или...

- Вы хотите меня изнасиловать?

- Я хочу, чтобы ты попробовал изнасиловать меня, - внезапно сказала она. - Сделал то, чего всегда хотел по отношению к любому любовнику или любовнице. Исторг весь обман, который в тебе скопился.

"Это была авантюра худшего сорта: знать, что фобия по своей природе нерациональна, и отыскивать микстуру от неё, минуя разум. Брести и выбирать наугад, зная, что неудача первой попытки сгубит вторую на корню".

- Если я завяжу вам глаза...

- Не буду сопротивляться. Поклянусь, что не вижу. Ты ведь не посмеешь не поверить - мне.

Уже то, что юнец поднялся с места и размотал широкую опояску, было победой. А когда плотно завязал шарфом улыбку женщины... И, взяв на руки, снёс с места, одновременно раздевая и раздеваясь сам, и опрокинул на шкуры, для надёжности уложив лицом книзу...