Осень матриарха(СИ)

Называлась статья литературно и слегка постмодернистично: "Где он, дом бедняка?" Как бы Фолкнер с лёгкой примесью Торнтона Уайлдера. В ней государству Эро объявлялась анафема за то, что там существует так называемый "налог на нищих" неотчуждаемая земля, облагаемая податью в пользу неимущих, а, значит, сами эти бедолаги мыслятся неистребимой деталью эроского социального пейзажа. После преамбулы автор обрушивался на сирот - вернее, то обстоятельство, что в богатой стране нет ни одного сиротского приюта, иначе - орфана или Дома Ребёнка, как это принято в цивилизованной стране, а, следовательно, имеется налицо множество беспризорных. Несколькими абзацами ниже автор выражал беспокойство по поводу малолетних эдинерцев, отправленных по ту сторону гор якобы в новую семью, но на самом деле - для пересадки их органов усыновителям. В особенности одушевлял его факт, что парламентские депутаты сразу после публикации закона против импортации сирот взяли себе каждый по спорному младенцу, иные - сразу по два.

- Чему вы смеётесь, милостивая ина? - спросил Имран. Он сидел за соседним столиком, так что заговорить со мной было в любом случае легко.

- Изворотливости авторской логики, - ответила я. - Из существования вакуфных земель выводится наличие нищих. Из не-существования сиротских приютов - опять-таки наличие реалии, тогда как естественно предположить её отсутствие. У нас тут, слава Тергам, свои мусульмане в наличии: ручные, интегрированные в общество...

Мысленно я добавила: "Например, мой аньда Керм, у которого карха в ножнах редко залёживается".

- Так что я знаю, - говорила я тем временем. - Исламское правительство тратит вакуфные деньги на самые разные нужды общества, поэтому сам вакуф неизбывен. Сирот в исламе попросту нет: там мощная система родства и культ ребятишек, так что был бы младенец - а руки, чтобы принять его с земли, найдутся. Но вот повальное распределение деток по приказу свыше явно пахнет чем-то нехорошим. Поматросят и бросят.

- И огласки на сей раз не будет, - он кивнул.

- Думаю, что нет, - отозвалась я. - В смысле что да. Ибо на что нам ниспосланы порох в пороховницах и жидкая сажа в чернильницах? Зачем требуется оттачивать калам острее кинжала и почему сунна говорит, что кровь воина ценится дешевле чернил учёного?

- Вы задаёте слишком пафосные вопросы. - Он рассмеялся и поднялся с места. - И, разумеется, знаете меня в лицо.

- Да, - подтвердила я. - Но только в лицо - не более.

Если учесть, что диспозицию сцены выбирал и создавал он, ясно, чем и где всё закончилось.

Теперь мне кажется, что вся эта сцена была подстроена далеко не во имя ловли бабочек сачком.

Любовник он оказался беспрецедентный даже на мой вкус и взгляд. Некая финальная укороченность делала его неутомимым, фантазия - изощрённым до предела.

Умственное знание Имран тоже умел дарить. Он отточил моё понимание исламских имён: какие отличаются от христианских огласовкой (Иосиф, Юсеф - Юсуф), какие дают аналог. Его собственное имя ставилось вместо библейского Иоаким, Яхим, и обозначало мужа Анны, матери Девы Марии, иначе Марьям бинт Имран, но неожиданно расширялось. "Имран" обозначало и прадеда Иисусова, и мощный род, нежным отростком коего был пророк христианства. "А вот имя вашего батюшки - Эно, Энох, Енох - передаётся у нас как Идрис. Как и библейского Еноха, Идриса взяли на небо живым, только что в Коране это погуще расписано".

("Ох, вот этого намёка на бессмертие моим ребятам не нужно, распинаюсь прежде времени. Хотя язык бывает мудрее головы".)

Он не ревновал к иным моим приключениям: вербовать в армию единомышленников можно и так.

- По всему выходит, Имран хотел вас улестить? - спросил Дези.

- Пожалуй что и так.

- А другие партнёры друг к другу не ревновали?

- Малыш, когда в джунглях жажда, звери соблюдают водное перемирие. И никто не думает гневаться на родник за его изобилие. Ты никогда не жил в Динане...

("Но ведь может быть, что и жил. Как-то слишком пристально мальчик интересуется...")

- Нигде так не прочувствуешь разнообразие мужского пола, как в телесной любви. И женщины тоже все разные - точно цветы в роскошном букете. Вон, святая Феврония сказала вожделеющему боярину, что вода в реке одинакова, черпни ты её с правого или с левого борта лодки. Видать, мало она себя ценила. А, может быть, хитрила, чтобы на неё не набросились...

- Прямо в воде, - хихикнул Дезире. - И не перевернули бы саму лодку в порыве страсти. Однако ведь говорят же японцы, что один цветок лучше, чем сто, передает великолепие цветка. Зачем излишествовать?

- Экие слова ты знаешь... Да просто ради того, что у любого великолепия миллион граней. Сто цветов - сто пределов земной красоты.