Осень на краю

…Когда змеища-толпа несколько ослабила свои кольца, Шурка едва держался на ногах. Чувствуя мучительные рвотные позывы и силясь не глядеть на скомканное тело, валявшееся под высоким крыльцом, по которому туда-сюда проносились мужики и бабы, таскавшие из магазина мешки и ящики с сахаром, солью, мылом и какой-то крупой, он отошел в сторону – и почувствовал, что умрет, если не выпьет сейчас воды. Лишится сознания и рухнет под ноги безумным людям. И его затопчут, как затоптали несчастного Теребилина!

«Господи, да где напиться-то?» – вяло думал он, ощущая, как все громче звенит в ушах и все более густые сонмы черных мушек – верное предвестие скорого обморока! – проносятся перед глазами. Однако он уже заметил мальчишку-водоноса с полным ведром и двумя-тремя помятыми кружками на веревках, тянущимися от емкости, – чтоб не покрали. Мальчишка с деловитым видом распродавал воду, зачерпывая для всех из одного и того же ведра и в той же воде споласкивая кружки. Стоило сие удовольствие пятачок – по законам военного времени, а как же! Шурка заколебался, уплатить ли пятачок за верное удовольствие нахлебаться какой-нибудь заразы или все же предпочесть обморок, как вдруг различил в толпе того, кого искал: мальчишку с корзиной, полной запечатанных бутылок сельтерской воды. В последнем усилии Шурка рванулся к нему:

– Что ст?оит?

– На рупь бутылек, – ответствовал наглоглазый юный сормович, шикарно сплевывая сквозь щербину между верхними зубами.

Шурка в любое иное время не устоял бы перед соблазном ту щербину ему расширить и углубить – а не борзей с ценой! – однако сейчас он был слабее новорожденного котенка и потому вынул червонец и протянул мальчишке. Тот, проворно спрятав деньги в карман, начал тянуть со сдачей: доставал бутылку, сворачивал пробку, подавал, отводя бесстыжие глаза, и даже, когда Шурка припал к горлышку, попытался было смыться. Но у репортера Русанова до достижения совершеннолетия (на счету в Волжском Промышленном банке аверьяновский миллион!) личные деньги были только те, которые он сам зарабатывал, а потому разбрасываться червонцами направо и налево он не намеревался. Тем паче до дому без денег не доберешься, пешком из Сормова в Верхнюю часть особо не нагуляешься. Судорожно глотая воду и обретая силы с каждым глотком, он успел (преподаватель фехтования в гимназии очень хвалил его за быстроту реакции!) поймать проныру за плечо и напомнить:

– Сдачу гони!

Представитель младшего поколения сормовичей скроил такую рожу, будто его нагло ограбили, но девять рублей, кряхтя и маясь, все же отсчитал.

Шурка сунул деньги в карман и, повернувшись, нос к носу столкнулся с благообразным Ильей Матвеевичем.

– Сомлели, молодой человек? – спросил тот весьма дружелюбно. – Оно, конечно, для благородных непривычно… от народа потом шибает и всякое такое. Зачем вам сюда соваться, в народишко-то? Не вашенское (он почему-то так и сказал – вашенское ) это дело! Шли бы вы…

Губы под седыми усами улыбались вроде бы дружелюбно, однако глаза, серые, узкие глаза были как лед.

Шурку затрясло от ненависти. Слабости как не бывало!

– Зато вот это – дело вашенское ! – Он мотнул головой в сторону крыльца, под которым так и валялось нечто пыльное, уже очень отдаленно напоминающее человеческое тело. – Где же полиция, интересно знать?! Вот бы кому разобраться с вашенскими делами! Ну да ничего, я вам устрою… в «Энском листке» прочтете, господа зачинщики…

Его колотило, голос прерывался, Шурка чувствовал, как холодели губы. Кончики пальцев чесались от желания ударить, в кровь разбить эту лживую рожу. Народишко, сказал «пролетарий»? Вот именно, народишко – жалкий, трусливый!

Илья Матвеевич, низко наклонив голову, глядя как-то по-волчьи, исподлобья, прянул в толпу. Исчез, растворился, будто и не было его никогда!

А полиция появилась-таки. Для начала чуть не бегом – двое городовых, урядник и четыре стражника, которые тут же встали вокруг крыльца и навели ружья на толпу.

– Опустите, опустите ружьишки… – прогудело возбужденно из гущи ртов и глаз. – Уходите добром, служивые, сомнем ведь…

– Из города едут на грузовых машинах две роты солдат! – взволнованно крикнул урядник. – Есть приказ – стрелять. Не допустите беспорядков, а тем паче – кровопролития! Разойдитесь, Христом Богом прошу!

– Вашбродь! – завопил кто-то, расталкивая толпу, и Шурка увидал знакомую по вчерашним событиям тощую бабу-зачинщицу. – Не мы беспорядки чиним, а лавошники да скубенты! Народ с голоду пухнет, – она зачем-то сильно поскребла свою плоскую, тощую грудь, – а они фармазонки подсовывают!

Урядник отмахнулся:

– Иди ты, бабонька, тут такие дела творятся, а ты с ерундой. С ума спятила, что ли? Люди добрые, прошу, расходитесь!

– Да кто с ума спятил?! – возмущенно завопила баба. – Вы сынка моего спросите. Да, да, спросите! – И за руку выволокла из толпы мальчишку, у которого Шурка покупал воду.

Странным образом воцарилась тишина.

– Ну, – спросил урядник, явно обрадованный, что кипение толпы стихло. – Расскажи, шпингалет, что там у тебя?