Осень отчаяния

– Сойдёмся на том, что я тебя почти простила, – Инга приоткрыла веки и улыбалась, разговаривала лениво. – М-м-м, спасибо, Паш. Меня чуть не вырубило.

– Теперь я знаю, как тебя выключить. Выражение «вырубить одной левой» заиграло новыми красками. Я бы предложил сходить чего-нибудь поесть, но, боюсь, в трусах далеко не уйду. Одолжишь шорты?

– Только юбку, Янкину! – рассмеялась она. – У нас просто больше ничего нет.

Видимо, хорошее настроение Инги вернулось к ней вместе с теплом в ноги.

– Юбки я не ем, даже Янины, – скривился Паша и встал. – Вот после твоих ног теперь придётся мыть руки.

Он взял свои мокрые джинсы, носки и Тимохину шапку, понёс их в ванную в надежде разместить на полотенцесушителе. Там уже разместились носки и джинсы Инги, Паша их подвинул. Как высушить ботинки и кроссовки не знал, только без обуви никуда не выйти, а есть хотелось.

Паша вышел из ванной, но Инга пропала, хоть её ботинки и стояли на месте. Он уже собирался ей позвонить, но она сама постучалась и вошла в номер с двумя бумажными стаканчиками чая, двумя сникерсами под мышкой и пачкой снеков в зубах, поставила всё на столик. Обулась, оказывается, в отельные одноразовые тапочки.

– Метнулась, моя хорошая! – Паша потирал руки.

– С вас сто баксов, Дегенерация!

– Если меня хорошо покормить, я тебя всю промассирую! – Паша распаковал снеки и жадно захрумкал печеньем.

– Паш, что же ты всегда такой голодный? – покачала она головой.

– В детстве родители бросили меня на голодную смерть, но я выжил, как видишь. Правда, с тех пор не могу наесться.

Инга хмыкнула, съела одно печенье, а потом чуть нахмурилась:

– Это что, была не шутка?

И Паша поджал губы и промолчал, а потом глотнул чай, чтобы избежать комментариев. А Инга продолжила:

– Они нормальные у тебя вообще?

– У кого из нас нормальные родители? – усмехнулся Паша, но со дна души вновь поднялся осадок.

– Серьёзно: собирались тебя заморить голодом?

– Скорее это вышло случайно.

В пачке осталось всего два печенья, и Паше вдруг стало неловко, что он смолотил почти всю пачку. Он отодвинул её от себя, но Инга сдвинула назад и потянулась к сникерсу:

– Доедай. Но как это случайно?

– Моя мать бросила меня с отцом, а отец у меня дальнобойщик, неделями в рейсах пропадает. Он оставлял мне денег, но я их проедал за два дня, а оставшееся время голодал.

Паша не ожидал, что возьмёт и вывалит всё Инге так просто, видимо, она подкупила его откровенность последними печеньками. Но она искренне заинтересовалась:

– Тебя оставляли совсем одного? Сколько тебе было?

– Тринадцать. Почти четырнадцать. Мама ушла в сентябре.

– Сочувствую, – Инга поджала губы. – И понимаю. Меня мать одна воспитывала лет с пяти. Отец нас бросил, мне ещё двух не было, а потом и бабушка уехала жить в деревню. Мать много работала, я тоже всё время сама по себе росла, но меня одну она бросила только в этом году. Всё, совершеннолетняя, живи сама, как хочешь. Слушай, ну что значит бросила? Предки развелись, и вы теперь не общаетесь? Просто матери обычно детей не бросают, тем более в тринадцать лет. Ты же мог ей позвонить, денег попросить, в конце концов.

– Если это я, то бросают, – скривился Паша. – Она меня ненавидела. Я вечно трепал ей нервы, она орала, а потом взяла и просто ушла.

– Ты прям мою жизнь описал! Но даже моя «Мать года», – Инга сделала пальцами кавычки, – мне периодически звонит и пишет, да и деньги всегда даёт. И что, ты своей не звонил, не писал?

– Номер телефона поменяла и всё, нет человека. Соцсетями она не пользовалась никогда. Я даже в Одноклассниках её искал. К сестре её ездил, она тоже не знает. На работе её искал, она уволилась. Просто исчезла.

– Может, ты имейл её знаешь, по имени, фамилии найти? Надо же ей написать, – Инга нахмурилась. – В полицию не ходил?

– Мыла не знаю. Я искал её первые два года, потом понял, что бесполезно. А зачем?

– Призвать к совести! А питался тогда чем? Воровал?

– Первое время консервами, всё дома подъел. А потом в школу ходил и доедал за младшими классами. Их хорошо кормили, но они обычно ничего не ели. Набирал с собой домой, если появлялась возможность. – У Паши вдруг ком застыл в горле от воспоминаний, от пережитого позора. Какой он был жалкий, питался объедками, прятался тогда от одноклассников, из одежды ещё так быстро вырос, ходил, как беспризорник, вечно голодный, обросший, в короткой и потёртой одежде. – Одна смена поваров добрая была, разрешала забрать с собой, даже подкармливала, а другая прогоняла. Я потом стал бояться, что они меня в опеку сдадут, перестал вообще ходить в столовую, научился экономить и готовить, стал больше денег у отца просить. Он мне потом карту завёл. Я довольно быстро приспособился, только потом отец забухал, и всё стало ещё хуже…

Паша вздохнул, сердце будто сдавило тисками, он не заметил, как по одной щеке потекла слеза. Он осторожно утёр её, будто почесался, опустил глаза, чтобы Инга не заметила. Допил большими глотками чай. Не хватало ещё разреветься, как девочка, перед Ингой.

– Жесть какая! А друзья, родственники не подкармливали?