– Родственников тут нет. Папины далеко живут, в Хабаровске. К маминой сестре один раз доехал, но она меня вообще не переваривает, выгнала и всё, даже в квартиру не пустила. Мне когда девять было, я её сыну, своему брату двоюродному, чуть глаз не выбил металлической рулеткой. Случайно вышло. Рост ему измерял и отпустил, а рулетка закрылась и полоснула его прям по лицу. Бровь рассёк, щёку, у него ещё и со зрением проблемы начались. В общем, сестра с матерью разосрались после того случая и перестали общаться. Хотя ещё в то время тёть Кристина предлагала маме сдать меня в детский дом. Мне потом Тимоха помог, забрал бомжа к себе, и я весь десятый класс, считай, жил у него. В одиннадцатом норм, адаптировался, домой вернулся, а потом и отец с алкоголем завязал, и в ТикТоке взлетели: жизнь наладилась.
Паша бросил взгляд на Ингу, она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Какое время молчала, а потом тихо спросила:
– Сильно скучаешь?
– По маме? – уточнил Паша.
Инга кивнула, а Паша тяжело вздохнул, тоска по маме наполняла его, как лава вулкан, и он вроде старался быть позитивным, не ныть, не жаловаться, но вопрос Инги стал словно последней каплей. Паша невыносимо скучал по маме, на стену порой лез от тоски, столько горьких воспоминаний разом нахлынуло на него, что снесло плотину в душе, которую он так долго выстраивал. Хотелось привычно отшутиться. Но вместо шуток Паша почему-то разрыдался. От такого простого вопроса. Стало дико стыдно за слёзы, за свою слабость, за откровенность. Он почувствовал себя таким жалким и брошенным, никому не нужным. Паша быстро утирал слёзы, шмыгнул носом, дёрнулся к ванной, чтобы умыться и надавать себе по лицу, но Инга схватила его за предплечье, задержала:
– Не уходи. Всё нормально. Правда. Ты тоже видел, как я плакала. Я тебя хорошо понимаю, мы с моей вечно ругаемся. Она мне даже говорила раньше, что жалеет, что вообще родила меня. Такая вот я ужасная дочь получилась. Родилась, чтобы разочаровывать и мешать строить личную жизнь. Паш, мы не виноваты в том, что родились и не оправдали ожиданий родителей. Ну мы такие, самые ужасные дети на свете, но какие есть, назад ведь не засунешь. Знаю, как тяжело жить, когда не нужен родителям, но, может, они нас всё равно любят, как умеют. Мать у меня тоже недолюбленная. Ты бы знал мою бабушку. Я её до сих пор боюсь: человек-грозовой фронт. А когда мать залетела в восемнадцать, они с моим отцом стали жить у нас, и бабка моего отца так достала, что он просто ушёл навсегда в закат. А мать потом всю жизнь только и занимается, что охотой за мужиками. У твоей, наверное, тоже были свои причины исчезнуть.
Паша поджал губы и, соглашаясь, покивал, протяжно выдохнул, душа в себе слёзы. Инга явно понимала его боль, а Паша прекрасно понимал её.
– А если бы ты встретил её, что бы ты ей сказал?
Паша вдруг задумался и сдавленно проговорил:
– Мне жаль, что я такой плохой. Жаль, что доводил её. Я не хотел, – а потом будто оправдываясь, проговорил. – Я и правда, что бы ни делал, всегда доводил её до слёз и криков, не специально. Я не хотел. Однажды я сжёг кухню, потом разбил маме новую машину, да и много всего по мелочи. Она всегда ненавидела меня, а после такого и подавно. Но мне её не хватает…
Он впервые признался в этом вслух. Вздохнул и будто весь сдулся разом, опустил голову, и глаза опять наполнились слезами. Инга помолчала, а потом тихо выдала:
– Ты так говоришь, будто она умерла.
– Для меня в какой-то степени да. Иногда мне так проще, не нужно искать оправдания, почему она так легко вычеркнула нас из жизни.
– Не говори так. Я не думаю, что она тебя ненавидела. Тебе надо её найти.
– Я не хочу! – Паша вдруг нахмурился, быстро утёр щёки, поругал себя мысленно, что раскис. – Если бы она хотела, нашла бы способ связаться: телефоны и адреса у нас всё те же.
Паша посмотрел на Ингу, она сделала брови домиком, закусила губу. Стало невероятно стыдно, и Паша не понимал, почему вдруг вывалил всё это Инге. Она смотрела на него и вдруг улыбнулась:
– Паш, я так сильно хочу тебя обнять!
Он хмыкнул, встал и распахнул объятия: Паша никогда в жизни не отказался бы от обнимашек. Инга поднялась и чуть ли не упала в его объятия, прижалась. Стало так хорошо, словно к нему присоединили давно потерянный кусочек. У Паши по-прежнему стоял ком в горле, он сжал Ингу ещё сильнее в крепких объятиях и не хотел бы никогда в жизни отпускать. Он словно сгрёб хрупкую Ингу в охапку. Слова Инги стали для него ценнее, чем признание в любви: так давно его никто не обнимал, обычно он всегда прилипал к девушкам. Паша вдруг вспомнил, как обнимал Киру на детской площадке и рассказал про неё Инге, не упоминая имя:
– У меня была одноклассница, которая резалась, и однажды она мне сказала: если бы у неё был хотя бы один человек, который хотел её обнять, она бы никогда не стала себе вредить.