Осень Овидия Назона

Тревожные мысли не покидали Фабию никогда. Вестей все не было. Иной раз казалось, что уже бессмысленно хлопотать, ведь не мог же благородный Назон отказать ей хоть в маленькой весточке? Но если он за шесть месяцев не прислал этой весточки, то его уже нет в живых. И все же она молилась о благополучии мужа, а когда ей случалось увидеть его во сне, она торопилась спросить — все ли устроилось на краю земли? Ей хотелось узнать, как он живет один, среди диких людей. Но она ни разу не получала ответа и потому воспринимала эти сны как дурное предзнаменование.

Как-то после такого сна Фабия призвала Дориона и приказала обстоятельно рассказать обо всем, что ему известно из жизни далеких греческих городов.

— Госпожа, — сказал радостно Дорион, — я только что получил письмо от отца и могу ответить на твой вопрос правдиво, без вымысла. Отец пишет, что Пантикапей — старинный греческий город с храмами, с агорой, с памятниками достойным людям города. Он встретился там с судьями, грамматиками и риторами, для которых может поработать. Он пишет, что много дел для переписчика, а это значит, что жизнь городская кипит. Если удастся сделать так, чтобы благородный господин, Овидий Назон, переехал в Пантикапей, то все изменится к лучшему, госпожа.

— Но мы не знаем, жив ли Овидий Назон, — сказала Фабия. — Вестей все нет, и надежд все меньше. — Слезы мешали ей говорить, и она знаком дала понять, что Дорион больше не нужен.

А переписчик все читал и перечитывал долгожданное послание Фемистокла. Оно было коротко, но емко. Самое удивительное было в том, что отец все принял как должное: не жалуется на трудности, полон надежд и добрых ожиданий. «Мне бы поехать к ним, — подумал Дорион. — Мне бы начать новую жизнь рядом с любимыми. Мои маленькие сестры уже невесты, и свадьба скоро обрадует их, а я все еще в разлуке. Почему?»

Дорион горевал о том, что не может поспешить в Пантикапей, не может воспользоваться приглашением Никострата сесть на его корабль. Но ему и в голову не приходило покинуть дом господина в это трудное время. «Подожду, может быть, придут вести от Овидия Назона, может быть, смилостивится император Август, тогда можно будет оставить Рим. А пока нельзя, об этом надо написать отцу».

«Я не приеду на свадьбу, дорогие мои сестры. Я не скоро увижу вас, дорогой отец, — писал Дорион. — Я стал свидетелем великого несчастья в доме моего достойного господина. Всеми любимый поэт, самый прославленный на италийской земле, — изгнан на вечное поселение у диких берегов Понта Евксинского. Это случилось в те дни, когда я прощался с вами в Пирее и расстался с радостным сердцем и надеждой, что вскоре увижу вас.

У госпожи моей много забот, много всякой переписки. Я не могу оставить ее, даже если она не станет возражать. В память о господине Овидии Назоне, которого я еще больше прежнего чту, я буду служить ей, пока это нужно…»

*

И все же настал день, когда в Рим прибыло первое послание Овидия. И не только письмо к Фабии, но и целая книга — «Скорбные элегии», которые потрясли Фабию и всех друзей Овидия Назона.

Так, без хозяина в путь отправляешься, малый мой свиток,
В Град, куда мне, увы, доступа нет самому.
Не нарядившись, иди, как сосланным быть подобает…

Так начиналась первая книга «Скорбных элегий», прибывшая в Рим как подлинный свидетель новой жизни поэта.

Долог твой путь, поспешай! А мне — на окраине мира
Жить и в далекой земле землю свою вспоминать.

Вчитываясь в печальные строки, Фабия вспоминала последнюю ночь, и горечь разлуки отравляла ее ядом:

Плакала горше, чем я, жена, меня обнимая,
Ливнем слезы лились по неповинным щекам…

Снова оживала страшная картина той ночи, слезы и последние слова прощания. И между строк читала Фабия несказанное. Овидий, обращаясь к друзьям, не назвал ни одного имени. Значит, боится причинить им вред своей дружбой. Но Котта Максим узнает себя в этих строчках:

…Ты, кто мягко совет мне подал в живых оставаться
В день, когда сердце мое страстно лишь к смерти влеклось,
Ты опознаешь себя под приметами, скрывшими имя;
Перечень добрых твоих дел ошибиться не даст.
Их навсегда сохраню в глубинах души сокровенных,
Вечно за то, что живу, буду твоим должником…[13]