Осень Средневековья. Homo ludens. Эссе (сборник)

К культурным достижениям и культурным утратам можно относить действительные и очевидные исторические явления без особого труда и с определенной степенью точности, однако между первыми и вторыми есть примечательное различие. Оно состоит в том, что культурные достижения возникают, так сказать, у нас на глазах, как действительные события, со всеми подробностями, а культурные утраты всегда носят характер медленных изменений данного состояния; установить их может лишь взвешенная историческая оценка, и квалифицирует их как утраты только тот, кто воспринимает происшедшие изменения как сокращение духовных богатств. Культурным достижением является всякое значительное произведение искусства, если оно бывает принято людьми своего времени, оказывает духовное воздействие и находит отклик, в узком или широком кругу, в течение короткого или долгого времени, иной раз простираясь столь далеко, насколько хватает нашего духовного зрения. Глупо было бы иллюстрировать этот очевидный факт неким числом примеров. Ведь это вылилось бы в перечисление всех великих произведений искусства различных эпох, всех философских идей, а к тому же и религиозных систем, которые, хотя и «больше культуры», также входят в культуру. Сейчас же возникает вопрос, не следует ли всякое научное открытие, всякое решение еще одной загадки природы рассматривать как безоговорочное культурное достижение. Трудно ответить на этот вопрос отрицательно, однако здесь следует проявить осторожность. Сделавшая столь мощный скачок наука вместе со своей младшей сестрой, технологией, уже с XIX в. претендуют на то, чтобы их отождествляли с культурой. Но мы, к сожалению, знаем, что очень высокие формы научного развития могут сочетаться с ужасающим варварством. Недостаточность чистой науки для создания духовного мира недавно была убедительно показана Олдосом Хаксли в книге Ends and Means [Цели и средства] и почти одновременно с ним – польским физиком Чеславом Бялобжеским в небольшой статье Science et Culture [Наука и культура].

Проблема культурных достижений, однако, не является предметом нашего рассмотрения. Тема, которой мы задались в самом начале, имеет отношение к шансам на восстановление после все более возрастающих культурных утрат. Восемь лет тому назад я сделал попытку рассмотреть ряд явлений недавнего прошлого с точки зрения упадка культуры, угрозы культуре⁸. Наиболее существенные из этих явлений я расположил под рубриками: Всеобщий упадок способности суждения; Снижение потребности в критике; Отказ от идеала познания; Упадок моральных норм. К этому последнему пункту мы сейчас снова вернемся – не для того чтобы рассмотреть его подробнее, но чтобы сразу же перейти от него к историческому обзору явлений, которые должны быть причислены к культурным утратам минувшего века.

Христианская мораль, независимо от того, руководствовались ли ею больше – или, лучше сказать, меньше – люди одной эпохи, чем люди другой эпохи, теоретически вплоть до XVIII столетия оставалась почти неприкосновенной основой европейского общества. Впрочем, в создании системы нравственности, в рамках которой вырос Западный мир, участвовало не только христианство. Она, за вычетом христианской заповеди Любви, уже полностью сформировалась как плод греческой мысли, со всем тем, что дал последней Древний Восток. Иллюзия жизни по вере – нравственного требования, так бесконечно высоко поставленного христианством, – из-за людского высокомерия, несмотря на все сознание греха, время от времени принимала характер серьезного притязания. Реформатские Церкви значительно укрепляли серьезность этих стремлений, так же как и притязания на их осуществление в этом мире, тем, что, с одной стороны, предоставили мирянам право самим судить о своем собственном поведении, а с другой стороны, отрицали пользу добрых дел. Как бы то ни было, авторитет этой системы нравственности до XVIII в. не был существенно затронут и не оспаривался, хотя, например, у Ларошфуко можно заметить ростки ее разложения. Угасание веры, рационализм, даже деизм сами по себе еще не поколебали мораль. Лишь к тому времени, когда эту опасную силу, Природу, открыто поставили в основание нравственности рядом со Словом Божьим, опасность разрушения нравственных норм стала реальностью. И именно апостол Природы, Жан-Жак Руссо, вел себя при этом как фальшивый пророк добродетели. В предвестниках принципиального отрицания морали уже не было недостатка в XVIII в.⁹. Однако по-настоящему их время пришло лишь с наступлением XIX столетия.