Осень Средневековья. Homo ludens. Эссе (сборник)

Этими четырьмя главными добродетелями, не касаясь незначительных вариаций, были названы fortitudo, iustitia, temperantia, prudentia [стойкость, справедливость, умеренность, благоразумие]. Их значения не совсем легко полностью передать по-нидерландски, особенно это относится к терминам fortitudo и prudentia. И не нужно с пренебрежением спрашивать: что говорят нам эти старые абстракции, эти общие понятия давно ушедшего мира идей? Ведь для подобных вещей у нас есть такая наука, как психология! – Уже более сорока лет я придерживаюсь убеждения, и его неоднократно высказывал, что все эти перечни добродетелей и пороков, не важно, насчитывают ли тех и других семь или восемь, обозначают один из наших ценнейших мыслительных инструментов – сегодня, как и две тысячи лет назад, – для постижения всего, относящегося к человеческой душе и морали.

Что касается вышеупомянутого ряда главных добродетелей, не может не привлечь внимания примечательное различие в почитании, которого удостаивались отдельные члены ряда в различные культурные периоды. Fortitudo всегда высоко почиталась, и это продолжало оставаться без изменений. Да и как могло быть иначе? Самомнение всегда побуждало человека ставить себе в заслугу собственные силу и мужество. Ведь само понятие добродетели, в этическом смысле, исходило из почитания телесной силы и мужества как самых благородных и великолепных человеческих качеств. Эпохи высокой культуры, языческие или христианские, всегда понимали fortitudo как духовную силу, как энергию, направленную на достижение высшего, как стойкость в страдании и несчастье. И только в наше время в определенных слоях грубое почитание действия самого по себе, независимо от его нравственной сути, тупо и нагло пытается занять место, которое по праву занимала старинная добродетель fortitudo – virtus^102* у древних римлян.

Вторая из четырех главных добродетелей, iustitia, справедливость, будучи непосредственного причастна Божественному, занимала, пожалуй, наивысшее место. Справедливость как добродетель, как идеал, как понятие – в теории – никогда не отрицалась, пусть бы она постоянно и нарушалась. И лишь это злосчастное поколение, которому даже простейший смысл слова право уже недоступен, осмелилось право, а с ним вместе и справедливость, подчинить коллективным интересам одного народа, в его ограниченности и во времени, и в том, что касается его идеалов.

Менее явно обрисованы и описаны были две другие главные добродетели: temperantia [умеренность] и prudentia [благоразумие]. Требовалось иметь невозмутимость и гармоничное равновесие духа, чтобы соблюдению меры, срединности, воздержанности придавать характер высокой добродетели. Греческий дух знал невозмутимость, гармонию; и μεσóτης [середина], temperantia, не вызывала сомнений. Хотя христианство во многом было склонно указывать именно на крайность как на идеал, далекий от безопасной середины, μηδὲν ἅγαν, умеренности, тем не менее и христианское мышление отводило более чем достойное место понятию temperantia как одной из главных добродетелей. Не случайно, что именно там, где христианский идеал впервые приближается к миру и смешивается с мирским чувством, а именно в придворной поэзии миннезингеров, temperantia возвышается до степени высочайшего жизненного идеала: mesura провансальских поэтов, mâze немецкого миннезанга^103*. Тот, кто хорошо знаком с Ренессансом и ищет его суть не только в семействе Борджа или у Бенвенуто Челлини, знает, что Ренессанс также, при всей чрезмерности Микеланджело, Рабле или Парацельса, восторженно почитал добродетель умеренности. Лишь с появлением романтизма во второй половине XVIII в. temperantia как главная добродетель встречает пренебрежение. Начиная с Байрона, Ницше и вплоть до сегодняшнего дня нам внушают со всех сторон, что умеренность – добродетель малодушных и идеал обывателей.

Ныне пренебрежение испытывает также и последняя из четверки – prudentia. Σωφροσίνη, здравомыслие, благоразумие, рассудительность, предусмотрительность – все это было хорошо для XVIII в., вновь стало хорошо для либерализма XIX в., но ведь это банальная, буржуазная добродетель – выбросить ее вон!

Буржуа