«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Эта новость так меня обрадовала, что я слова не могла сказать. Никто не догадывался о моих страданиях, о том, как я хотела стать матерью. Цэнгэл, в раздумье поглаживая плечи, предложил старику табурет:

— Присядьте, Муна Гуай.

Муна Гуай снова вытер пот со лба и весело продолжал:

— Только что начальник из города звонил, доволен, что новая семья приезжает.

— А вы не узнали, откуда они?

— Из Сайншанда перебираются. Люди совсем молодые. Начальник о них хорошо говорит, а ведь он просто так хвалить не станет — у него каждое слово береженое, на вес золота.

— Вот хорошо–то! Теперь мы с тобой… Да что мы — всем тут жить веселей будет. А то ведь порой тоска прямо заедает.

Цэнгэл задумался, наверно, о новой семье, потому что лоб наморщил и замолчал.

Разговор возобновился, но я уже не слушала, думала о чужом ребенке. Дорог он. мне стал сразу, как будто я давным–давно его знаю. Почудилось, словно пухлые ручонки погладили меня по щеке, и больно сжалось от этого сердце. Маленький человек, которого я и увидеть–то еще не успела, завладел всеми моими мыслями. Опершись о спинку кровати, думала я о счастливой паре, которая с молодых лет обзавелась ребенком, узнала родительские радости.

— Они что, сегодня ночью приезжают? — хрипловатым голосом спросил Цэнгэл.

— Поутру. А часов в пять надо будет пути к шестичасовому проверить.

— Время–то какое нескладное выбрали. Снег не перестал?

— Нет, хлопьями валит.

— Значит, плохую погоду везут. Но что поделаешь, раз судьба с ненастьем дружит!

— И не говори. Верно, устали ребята с дороги–то. С самого Сайншанда ведь едут. Вон сколько до наших краев тряслись, да еще с малым чадом.

— Так они же поездом едут, не на верблюдах маются. Весело, надо думать, путешествуют, в тепле да уюте.

Муна Гуай ушел, обеими руками подхватив подол накинутой на плечи шубы. Я больше не могла сдерживаться и кинулась на шею Цэнгэлу, не скрывая своего счастья. По правде говоря, никогда прежде не проявляла я так открыто своих чувств к человеку, с которым были накрепко связаны и радости, и обиды моего сердца. Жизнь сурова, а раз так, думала я, надо принимать ее такой и стараться быть сдержанной. В нашем маленьком поселенье, где шесть человек топчут один клочок земли, дышат одним воздухом, зачем показывать другим, что у тебя на душе?

Цэнгэл пристально и даже с недоумением посмотрел на меня и наконец произнес:

— Что это с тобой? Как ребенок малый, ластишься.

Мне стало стыдно, даже щеки вспыхнули. Попыталась вспомнить, когда в последний раз в таком вот порыве дарила ему свою нежность и любовь, и не смогла. От равнодушия и холодного непонимания мужа радость моя сразу угасла, я вся как–то сжалась. Семейная жизнь наша показалась мне тусклой и однообразной. «Почему же не понимает он, что и у меня есть мечта?» — с горечью подумала я. Про себя я уже обвинила мужа в том, что нет у него отцовского чувства, что не интересуют его дети, что никого ему вообще по–настоящему не нужно. И сняла руки с его шеи. А Цэнгэл равнодушно взглянул на меня, потянулся всем телом и сказал:

— Спать пора, утром вставать рано.

Голос его показался мне таким далеким и невыразительным, словно шел не от него, а от холодных стен нашего домика.

— Не мешало бы протопить, люди в дом придут.

— Ничего, до утра тепла хватит.

— Стужа должна из их комнаты выйти. Ночью бы еще разок протопить.

— А дрова колотые есть?

— Есть… Ведь, говорят, ребенок у них, — сказала я почему–то с испугом.

— Ну и что?

— Ему холодно будет.

Я повязала платок, накинула шубу и подумала: «А ты спи себе».

Цэнгэл стал раздеваться.

— Разбери–ка сперва постель, а потом иди, — остановил он меня и опять потянулся, так что суставы хрустнули.

Не дело, когда жена забывает порядок и свои обязанности перед мужем. Есть люди, которые из мелкой ссоры раздувают большой скандал, и потом им только и остается, что разъехаться в разные стороны. Но Цэнгэл на меня пожаловаться не может. Да разве это труд — приготовить мужу обед да чашку чаю налить? Нет, долг каждой хорошей жены. Причина любой ссоры в доме — желание одного помыкать другим да пустое самолюбие. Моя мать прекрасно знала, что женщина должна в доме делать, и нас, дочерей, этой премудрости научила. Вот почему три года замужества прошли у меня спокойно и тихо. Если в семье любви не беречь, не уважать друг друга, мира не будет в доме.

Я разобрала постель. Цэнгэл уже из–под одеяла глухо так предостерег:

—Смотри осторожней с топором, палец не отхвати. Ночь все–таки.

Таинственным и красивым был заснеженный двор. Стоял туман, бесшумно валил густой снег, темные силуэты деревьев подступали вплотную. И вдруг я ощутила, как дорога мне наша бесхитростная жизнь в уртоне. От влажного снега пахло осенним айраком.

Когда я вернулась в дом, Цэнгэл спал так крепко, что бери его в охапку, тащи куда хочешь, и не проснется. Не знаю, чем объяснить — то ли радостью от приезда новых людей, то ли грустью, что подступила к сердцу в эту весеннюю ночь, — но только захотелось мне подшутить над Цэнгэлом. Вот бы вытащить его на двор дрова поколоть. Нравится мне, как он тяжелым топором колет сучковатые чурки.