Осень женщины. Голубая герцогиня

Посмотри на меня, я то, что могло бы быть!… Меня зовут также: Никогда больше, Слишком поздно, Прощай! Какую бы правдивую надгробную надпись составили для меня эти две строчки художника-поэта Россетти! Что могло бы быть! Никогда больше! Слишком поздно! Прощай!…

Я провел эту ночь почти без сна, только под утро забылся я лихорадочным сном и увидел странный сон. Я видел себя сидящим за столом на парадном обеде. Против меня сидела одетая в красное Камилла, со своими золотистыми волосами, распущенными по голым плечам. Около нее сидел мой несчастный друг, Клод Ларше, который, как мне хорошо известно, умер, и я сознавал, что он умер, в ту самую минуту, как видел его живым. Хотя мы и сидели за столом, Клод был занят писанием. С бесконечным томлением смотрел я, как он писал, судорожно сжимая в своих пальцах ручку от пера, жестом, так хорошо мне знакомым. Я сознавал, что при его болезненном состоянии это напряжение будет для него непоправимо-пагубным. Я хотел крикнуть ему, чтобы он остановился, и не мог этого сделать, потому что мне грозила пальцем Камилла, в глазах которой я читал властное приказание не говорить ни слова.

Вместе с тем, я понимал, что письмо, которое писал Клод, предназначалось мне. В нем заключался совет относительно Камиллы, и я сознавал, что совет этот так настоятельно важен, что ждать было для меня мукой, которая еще усилилась, когда все вышли из-за стола, и я увидел, что Ларше уходит с бумажкой, не дав ее мне. Я пустился бежать за ним по бесконечному лабиринту лестниц. Чтобы поскорее спуститься с них, я бросился, ступив ногой в пространство и подскочив так, как будто меня подняли крылья, пока не очутился в саду, признанном мной за сад в Ногане, хотя я в нем никогда не бывал. Я с удивлением смотрел на прекрасное расположение клумб, в которых яркие цветы образовывали среди травы газона буквы и с остолбенением прочел в них ту фразу, которую мне сказал Жак: «Она уже раньше начала…» В ту самую минуту взрыв смеха заставил меня обернуться. Я увидел Камиллу с распущенными по ее изящным плечам волосами, страшно бледную в своем красном платье. Она принесла Туриаду записку, и я знал, что эта записка Клода. Это толстый человек лежал, с лицом еще более красным, чем обыкновенно, и причмокивал губами с тем сластолюбием, с каким обжора в трактире чмокает при виде вкусного блюда. В ту минуту, когда Камилла начала расстегивать платье, чтобы юркнуть в постель, я почувствовал острую боль, которая становилась просто нестерпимой. Я понял, что она собирается отдаться ему впервые. Я хотел бежать к ней, но снова непреодолимая неподвижность парализовала все мои члены, и я проснулся, обливаясь потом…

Раздумывая об этом сегодня, я совершенно ясно разбираюсь в различных элементах, породивших этот кошмар. Даже это странное видение Ногана объясняется тем, что героем «Адриенны Лекуврер» - пьесы, которой Камилла воспользовалась для своей мести, является Мориц Саксонский, дед Жорж Санд. Но когда переживаешь полосу слишком сильных нравственных потрясений, то забываешь, что во сне, как и на яву, столь же точные законы, как и законы химии, управляют этими внутренними осадками, нашими мыслями. Суеверие, таящееся в каждом из нас; смутно волнует нас, и нам хочется видеть в беспорядочных ночных видениях предчувствия, советы и откровения. Не успел я очнуться от этого тяжелого сна, как мной овладела мысль: «А что если этот вчерашний визит к Турнаду не окончился непоправимым падением?»

Разве не случается часто, что женщина соглашается на свидание, является на него и затем в последнюю минуту возмущается, с ожесточением защищается от физического посягательства на свою личность и уходит, отказав в обладании собой с такой же безумной энергией, как безрассуден был ее поступок. Почему я не допустил этого предположения накануне, и почему допускал его теперь? У меня не было на это никакой другой причины, кроме виденного мной сна. Этого было достаточно, чтобы я поспешно встал; было восемь часов, и я поспешил к известному дому в улице де ла Барульер. К счастью или к несчастью, потому что некоторая доля неизвестности в некоторые минуты равняется маленькой надежде, в ту самую минуту, как я постучал в окошечко швейцарской, чтобы спросить, несмотря на ранний час, дома ли м-ль Фавье, я увидел в этой швейцарской служанку, несколько раз провожавшую ко мне Камиллу. Эта пожилая девушка была та же самая, что отворила мне двери при первом моем посещении. Камилла родилась при ней, я это знал, и она говорила ей «ты». При виде меня, она бросилась вон из швейцарской с такой поспешностью, которая усугубила мои грустные предчувствия.

- А, господин Ла-Кроа! - сказала она мне, увлекая меня к пролету лестницы из страха, чтобы не услышали нашего разговора. - Вы пришли повидать барышню?