Осень женщины. Голубая герцогиня

Он приехал в час пополуночи из Карлсруэ. Ночь была темная, хотя и звездная и довольно теплая, несмотря на позднее время года. Мягкость воздуха, запах осени, большой парк с рассеянными там и сям виллами, возбуждали в нем только желание уединения, тишины, покоя. Носильщик, держа и руках его чемодан, вел его через темный кустарник и, наконец, остановился перед нарядной, тенистой виллой. Это была гостиница. Здесь пахло цветами; всюду была безукоризненная чистота. Горничная была внимательна и красива; она отворила перед путешественником просторную, уютную комнату, залитую электрическим светом.

В то время, как Морис расстегивал ремни своего чемодана, горничная вернулась и подала ему на серебряном подносе два письма из Парижа. Одно было от Жюли; он прочел его. Неискусные, простые фразы дышали такой глубокой любовью, что это даже взволновало его. В порыве благодарности, он прижал губы к тому месту письма, где рука его бедной подруги написала «Йю».

Другое письмо он прочел не сейчас, потому что он был в том состоянии слабости, когда отступают перед неожиданным. Он распечатал его, только когда лег в кровать; почерк был незнаком ему. Он торопливо взглянул на подпись… Домье!… Письмо от доктора! «Уж не умер ли Антуан Сюржер!…»- подумал он.

Он почувствовал холод, охвативший его до мозга костей, при мысли, что наступает необходимость выполнить свое обещание…

Но постскриптум тот час же успокоил его: «Антуан очень плох, но может еще долго прожить в таком состоянии…» Он был до того взволнован, что дрожание век и ресниц мешало ему смотреть; он должен был откинуться в изнеможении на подушку, чтоб набраться сил прочесть.

Вот что говорилось в письме:

«Мой дорогой Морис!

Вы, вероятно, не знаете, что происходит в Париже в то время, как вы путешествуете по Германии. Клара Эскье умирает у нас на глазах. От чего? Мы говорим от неврастении и, потому что боимся выказать себя невеждами и простаками, если мы скажем, от любви. Я доктор, и не могу ее вылечить, но я знаю, что вы можете спасти ее одним вашим словом неопределенность и ожидание убивают ее.

Имеете ли вы право произнести это слово? Я думою, что да, это дело вашей совести. Во всяком случае, я вас предупреждаю: мои обязанности побуждают меня к этому.

Прощайте. Доктор Домье».

«Она меня любит; она любит меня до того, что готова умереть из-за меня!»

Эгоистический голос прошептал эти слова в сердце Мориса. Иных размышлений не было. Он сознавал фатализм в любви, он чувствовал, что судьба толкает их друг к другу. И эта вера в неизбежность ободрила его: «Она не умрет. Она будет моей женой, несмотря на все. Это только проходящее испытание».

Часы шли; он забывал; он всецело поддавался этой медленной сладкой уверенности. В пылу этого нежного волнения он уже готов был ответить просто: «Не страдайте больше, я возвращаюсь, я возвращаюсь к вам», как вдруг необходимость встать для того, чтобы написать эти строки, привела его в себя. Вернуться! Но он не может. Если он вернется, то это Жюли ждать будет его; это Жюли невеста, которую он себе выбрал. Письмо Домье и болезнь Клары ничего не изменили. Никогда еще жестокая действительность не вставала так ясно перед ним. Он снова бросился на кровать и провел ночь в слезах, мучимый кошмаром и безнадежностью. При пробуждении, если можно назвать пробуждением это отвращение, которое овладевает вами при сознании, что надо вернуться к жизни, он взял перо, оставленное им вчера, и написал:

«Клара, мне говорят, что вы страдаете из-за меня, оттого, что я далеко от вас и оттого, что вы меня любите.