Осень женщины. Голубая герцогиня

Морис тотчас же вышел. Она не могла удержаться, чтоб не окинуть его нежным взглядом, преобразившим ее лицо, взглядом ненасытной любви, желавшей сразу поглотить все любимое существо… Маленький, худой, удивительно красивый, с экзотическим типом лица, Морис был похож на арабского принца, одетого по последней лондонской картинке. Его матовый цвет лица оживлялся черными шелковистыми волосами, усами и легкой бородой; чудные светло-карие глаза придавали этому восточному типу живость, беспокойство и нервозность уроженца юга. Это был один из тех мужчин, которые обаятельны и в то же время страшны для женщин и которые в жизни предназначены скорей для преклонений, чем для любовных приключений.

С озабоченным, недовольным видом он поклонился г-же Сюржер, не ответив улыбкой на ее улыбку.

- Вы очень приятно провели сегодняшний день? - спросил он.

Тон этой фразы ясно показывал все неудовольствие на молодую женщину, которая отказалась взять его сегодня с собою и даже не хотела объяснить, куда она ехала.

Она ответила:

- Да нет же! Вы прекрасно знаете, что у меня были скучные визиты…

Он больше ничего не сказал и последовал за обеими женщинами. Когда они подходили к дверям столовой, Клара прошла вперед; Морис взял руку г-жи Сюржер и сжал ее с таким выражением, которое означало:

«Как бы то ни было, я на вас не сержусь. Я вас люблю».

Она не имела времени ответить; Эскье шел ей навстречу и говорил шутливо-недовольным тоном:

- Прекрасно! Прекрасно! Что это делают там наверху эти трое детей? Еще немного и мы с Сюржером ушли бы обедать в ресторан.

Его большое тело, одетое не по моде, а по собственному вкусу, в костюм из тонкого сукна заслонило собою весь вход в столовую. Эта могучая фигура была, однако, несколько сгорблена годами; его доброе лицо с голубыми детскими глазами светилось умом; на голове вздымалась целая шапка очень тонких белокурых седеющих волос.

- Это я виновата, - объявила г-жа Сюржер, - я слишком запоздала вернуться.

И в то время как Морис пожимал руку Эскье, она обогнула стол и подошла к креслу на колесах, в котором сидел Сюржер.

Ему прислуживала немка, по имени Хело, он не покидал этого кресла даже во время своих поездок из Парижа в Люксембург. Он страдал таким ужасным параличем, который в три года превратил в беззащитного ребенка этого дюжего и рослого ветерана спорта. Жюли слегка поцеловала его в лоб между прядями седых и черных волос. Он ничего не сказал. Он только повел глазами, так как без мучительной боли не мог шевельнуть головой.

Все сели за стол, Эскье направо от г-жи Сюржер, Морис напротив нее, Клара между отцом и им vis-a-vis Хело и Сюржера.

Обед был неоживлен. Клара говорила мало. Она полагала, что пока она не вступила еще в жизнь, она ничего не может сказать нового и интересного о людях и вещах, которых мало знает. Жюли, чувствовавшей устремленный на нее взгляд Мориса, стоило больших усилий овладеть своим волнением, чтоб не выдать себя дрожью в голосе.

Что же касается Антуана Сюржер, то он никогда не разговаривал за столом. Немка Хело, как ребенку, помогала ему есть; он почти не в состоянии был подносить пищу к своему парализованному рту.

Только Эскье и Морис Артуа немного разговаривали, первый хотел по возможности рассеять царившую натянутость, второй говорил, чтоб обмануть себя и показать свое равнодушие к Жюли. Его злоба на ее таинственное отсутствие сегодня хотя и смягчилась, но еще не прошла совсем. И Жюли это видела ясно.

Она уже чувствовала себя вновь в его власти; и как ей хотелось нравиться ему, а главное не причинять ему горя! Она смотрела на него, какая-то согревающая нега охватывала ее при виде его таким чарующим.

Он был ее ребенком и вместе повелителем, чем-то страшным и слабым, она чувствовала потребность обожать и защищать. Она любовалась им и находила его красивым. При полном освещении ламп с двойным пламенем он казался старше чем сейчас, в полутемноте лестницы, старше даже своих двадцати пяти лет. Его волосы, длинные на висках, редели на темени; от самого лба шел косой пробор. Сквозь бледные губы виднелся ряд белых зубов с золотой пломбой. Это было одно из тех молодых лиц, которые от малейшей неприятности или какого-либо излишества в одну ночь стареют на десять лет.

Когда у него, как сегодня, были « расстроены нервы», он нападал на Клару, смеялся над ее туалетом, над ее работами, над тем, чему ее учили в монастыре, к которому он относился с презрением; он умел в каждой фразе, произносимой ею, найти что-нибудь ребяческое или смешное. Клара не сердилась, не возмущалась этими нападками, она просто не отвечала на них и заряды Мориса пропали даром. Иногда, однако, она краснела и заметно было, что она старается скрыть свою грусть. Тогда Эскье целовал ее и говорил:

- Не огорчайся из-за этого молодца, малютка моя. Ты гораздо лучше его, а главное у тебя гораздо больше последовательности в мыслях.

Но сегодня беспокойство Мориса отбило у него даже охоту к шуткам. Он догадывался, что что-то серьезное произошло в это утро; какое-то препятствие возникало между ним и Жюли.