Осень

— Чепуха, не пройдет. Мы не английский парламент. Наше оружие — устное слово.

— Вообще безобразие, ребята, сидим как ни в чем не бывало, ведь знаем, что приехал газетчик, в гороно обсуждают письмо Королевы Марго, а мы сидим, паиньки, детки…

— Верно, ребята, пошли!

Класс зашумел. Один за другим поднимались, хлопали крышками столов.

— Спокойно! — повысила голос староста класса Мила Голубкина. — Там без нас разберутся.

— Леди и джентльмены, тем более нам здесь нечего ждать, — твердил свое Гарик Пряничкин. — Она не придет.

— Ладно, — неожиданно сдалась Мила Голубкина.

Она испугалась, вдруг ребята и верно двинут всем классом в гороно, поднимут гвалт. А спросят с нее.

— Ладно, расходимся, — согласилась староста класса. — До звонка десять минут. Совещание там, наверное, кончилось, но к чему Королеве Марго приходить под самый звонок? Расходимся, ребята, по домам. Тихо, не топать. Я отвечаю. Не подводите, ребята.

В ней жил инстинкт благоразумной практичности, в этой нешумной, уверенной, не ведавшей сомнений и колебаний пятнадцатилетней общественной деятельнице.

Девятиклассники улетучились из школы так быстро, ничем не нарушив порядка, что Мила Голубкина удовлетворенная пошагала домой, спокойно радуясь жизни.

Ульяна и Женька, как всегда, вышли вместе. Впрочем, они близкие соседи, почему бы им не возвращаться вместе из школы? Некоторое время шли молча.

— Что у них там, а? — задумчиво спросила Ульяна.

— Борются за правду. Королева Марго не подведет. Обещано — сделано. Не подведет.

— Мой отец тоже, — слегка смущаясь и краснея, сказала Ульяна. — Отца пригласили в гороно.

— Твой отец мировецкий мужик, — сказал Женька.

— Да, — согласилась она.

В суждениях ребят об отцах нередко слышалось: «Прошлый век. Тот же двадцатый, но уже прошлый. Папы и мамы, вы поколение послевоенных лет. Вы ютились в подвальных этажах и коммунальных квартирах, носили тряпье, ели впроголодь, что дадут по карточкам, вы думали словами и мыслями очередного номера газеты. А мы хотим думать своим умом. Глядеть своими глазами».

Примерно так рассуждали некоторые ребята, гордясь и щеголяя независимостью и смелостью мысли. Громче всех Гарик Пряничкин. В суждениях Гарика была ухмылка, неприятная Ульяне. Ей казалось, что, слушая Гарика, она изменяет отцу. Она не желала изменять отцу. С Гариком против отца? Ни за что! Но не всегда хватало находчивости вступать с Гариком в спор. Уж больно он был языкастый. Из школы выставили Ольгу Денисовну. Что выставили, ребята были уверены: не угодила директору, так считали они. А Марья Петровна у директора ходит в любимчиках. Марья Петровна, как и староста их класса Мила Голубкина, ни в чем не сомневается, ничто ее не смущает, не вызывает вопросов. Невозмутимость булыжника.

На уроках во время объяснений учительницы ребята нередко всем классом следили за ней по учебнику.

— Во дает! Слово в слово! — почти громким шепотом восхищался кто-нибудь.

Марья Петровна не слышала. Она умела не услышать то, что ей было невыгодно. А после урока юрк в кабинет директора.

— Освещает обстановку, — говорил Гарик Пряничкин.

Ольга Денисовна не юркала в директорский кабинет. И что же? В нетях.

— Заключаем, — усмехался Гарик, — такова жизнь, детки. Жизнь сложна и противоречива, детки.

— Товарищ депутат, объясни, — спрашивала Ульяна дома отца. — Ведь он верно говорит, жизнь сложна и противоречива. А мне не хочется с ним соглашаться.

Отец отвечал:

— В собственный пуп смотрит твой Гарик. Ни до чего ему дела нет, лишь до себя. Одно на уме: давай, давай! А красивые слова, что с них? Дунь, и рассеются. Как дым.

— Товарищ депутат, когда вы были молодые, вы были лучше нас? спрашивала Ульяна, готовая услышать: «Да уж, получше. Ни джинсов, ни мини, ни косм до плеч. Своим горбом, вот этими лапами страну из руин поднимали и подняли…»

Что-то в этом роде ожидала услышать Ульяна.

Отец отвечал:

— Лучше вас не были. По-своему и плохие и хорошие были. А вы против нас другие.

— Какие мы, другие?

Сложный вопрос, сразу не объяснишь. Отец не брался все объяснять.

— Жизнь полегчала, вы побогаче нас, когда мы молодыми были, живете, говорил отец. — Образованность куда выше нашей. В Москве, в Третьяковку, помнишь, очередь? Сколько часов продежурили? А к нам из столицы театр на гастроли приедет, без моего депутатского билета сунься-ка, ночь простоишь.

— Папка, не привирай, много ты меня своими депутатскими привилегиями балуешь?