Осени не будет никогда

То, как дрался Билл, можно было назвать искусством. Все его движения были молниеносно быстры, но и изящно ленивы. Он ничуть не волновался, вспарывая хозяевам животы, перекусывая глотки. Одной лапой вообще не пользовался, да и с места не сходил, так что Лиля ощущала себя, как в театре… Биллу понадобилось минут семь-восемь, чтобы навалить кучу трупов, на которую он взобрался, продемонстрировал перетрусившей мелочи медаль и яростно пискнул в отступившую толпу, объявив себя вожаком.

Несогласных не было, новеньким выделили самое сухое место в трюме, и жизнь пошла своим чередом. Хвост у Мятниковои, а вернее, его обрубок, зажил в один день, Билл иногда подходил к ней сзади, и она, вновь беременная, слушала вечерами свою любимую песню.

— Feelings… — соблазнял одиноких капитан.

А потом они неожиданно приплыли. Мятникова услышала, как женский голос вещал через громкоговоритель:

— Внимание, внимание!.. Наш «Академик Иванов» пришвартовался в порту города-героя Новороссийска. Господ, прибывших первым классом, ожидает автобус «мерседес» с номерным знаком 34-41. Остальные отправятся комфортабельными автобусами «Икарус» к поезду, отбывающему через два часа в столицу нашей Родины город Москву.

— Какая Москва? — крякнул Билл. — Соединенные Штаты Америки где?..

— Скажи спасибо, что жив остался!..

Американский герой Билл вдруг стал грустным и в дальнейшем безропотно подчинялся Мятниковой.

Им вновь удалось пробраться в багаж, и следовали они до Москвы в полном комфорте. По пути она родила шестерых крысят, которых Билл есть отказался, но они и сами померли, так как у Мятниковои не оказалось молока.

Билл всю дорогу молчал и даже на вопросы подруги не отвечал. Лишь когда они мчались галопом через весь Курский вокзал, вдруг проговорил:

— Слизкин… Василий Кузьмич…

И здесь она решила его бросить. Забыть навсегда мелочного героя с чипом в башке и без души в груди.

Она напрягла все свои силы, отпрыгнула в сторону и стрелой полетела к какой-то торчащей из земли трубе. Собираясь нырнуть в нее, она лишь на мгновение глянула назад, обнаружив Билла сидящим по-собачьи и грустно смотрящим ей вслед. И совсем не блестела на солнце медаль. Истерлась позолота…

Она бежала по каким-то коммуникациям и плакала. Сама не знала о чем. Наверное, ей больше не хотелось быть крысой, не хотелось рожать мертвых детенышей и подставлять свой зад по первой прихоти какого-то урода… Она услышала под землей звуки метро и поняла, что поедет домой. Она вернется на свою блочную Родину, прогрызет в двери квартиры дыру и будет жить по-человечьи… В крысином облике…

19

Вова Рыбаков пролежал на полу недвижимым два дня. Истощился до предпоследнего дыхания, а когда все же пополз на кухню хлебнуть из-под крана воды, обнаружил по пути прямоугольный листок, на котором было написано по-иностранному и имелась пропечатанная цифра с многочисленными нулями.

«Это же мой кленовый лист! — осознал Вова. — Бывший…»

Дополз до ванной и обнаружил там тысячи таких же прямоугольных листков с аналогичными буквами и цифрами.

— Что же это такое? — сдавленно спросил он у потолка.

Выбежал на улицу и сразу к деревьям. Уже подбегая, хватался ладошкой за сердце…

Возле некоторых осин и кленов стояли люди и обсуждали происходящее.

— Аномалия какая-то, — поставил диагноз мужик с напряженно-умным лицом и с крестом пластыря на лбу. — Катаклизм…

— Симпатичные, — порадовалась старушка из шестого подъезда. — Обратная сторона пустая, можно блокнотики делать для записей.

— И сметать их легче, чем листья, — поддержала радость дворничиха. — А уж как горят!..

— Осени не будет, — тихонько проговорил Вова Рыбаков.

— А кто любит ее, эту твою осень! — осклабился мужик с пластырем. — Только Пушкин. А Пушкина замочили лет триста назад! Ты тоже Пушкин?

— Нет, я — Рыбаков, — признался Вова, вспоминая, какие хорошие рисунки были у классика.

— А если не Пушкин, вали отсюда!

— Да это наш, — вступилась дворничиха. — Вовка!

— А чего он здесь атмосферу перегаром мучает?! — спросил мужик.

— Иди, Вовка, — подтолкнула Рыбакова в спину работница метлы. По-доброму подтолкнула, чтобы чего не вышло.

Он пошел, растерянный, с поникшей головой, а потом ноги как-то сами сначала ускорили ход, а потом и вовсе понесли, как конягу какую. Он носился вокруг дома, подбегая к каждому, и сообщал:

— Осени не будет! Не будет осени!..

Кто-то от него шарахался, кто-то просто вертел пальцем у виска, а Рыбаков не унимался.

— Осени не будет! — кричал. — Не будет!

А потом помчался по лестнице на свой этаж, ворвался в квартиру с открытым окном и улыбающимся ангелом на стене, встал на подоконник и закричал на всю округу:

— Осени не будет! Осени не будет! Осени не будет никогда!!!

Его слабый, пропитой голос только кошки на крыше услыхали, да и то не испугались. До двуногих же его голос не долетал, остывал звук где-то на полпути и умирал. Тогда Рыбаков в последний раз сказал, что осени не будет, оттолкнулся от подоконника, расправив руки, как крылья и полетел. Вниз…

На сей раз ангел не стал спасать его, просто смотрел с грустью вослед.