Осенью. Пешком

Но Бертольд не слушал уже этих новых буревестников надвигавшейся бури. Он не отводил глаз от фигуры любимой девушки и всем существом своим чувствовал, что только она одна может его спасти и вернуть обратно к жизни и счастью. К концу следующей речи девушка встала и легкой своей походкой направилась к выходу. Ее серьезное лицо не могло скрыть неприязненного отношения ко всем этим препирательствам. Она прошла совсем близко от Бертольда, не заметив его, но он успел оценить что ее прекрасное лицо все так же свежо, а также с удивившей его самого радостью, отметил, что на всем ее пути ее провожали восхищенными, почтительными взглядами. Она вышла, как всегда, безупречно одетая, и пошла вниз по улице своим твердым, ровным шагом, как человек, четко понимающий, что он ждет от жизни. Не спеша шла она по улицам, лишь пред витриной одного цветочного магазина остановилась на мгновение, залюбовавшись великолепными цветами и не подозревая, что Бертольд все это время следит за ней. Он шел за ней до последней улицы предместья, где она исчезла в воротах того же дома, где жила раньше. Тогда он пошел обратно, медленно, не поднимая глаз от земли. Он рад был, что она не видела его, и его запущенная, неприглядная внешность, вчера уже угнетавшая его, стала ему теперь нетерпима. Он первым делом пошел к парикмахеру, который подстриг ему волосы и сбрил бороду. Потом он поспешил в большой магазин готового платья, купил модный костюм, тщательно подобрав его по своей фигуре, купил также белье, галстуки, шляпу, пальто и удобную обувь, и вечером, когда он приятно-утомленный вернулся домой, вещи в картонках и свертках уже ожидали его. Он не мог устоять пред искушением тотчас же примерить их, – оделся с головы до ног в новые вещи, несколько смущенно улыбнулся себе в зеркало и попытался вспомнить испытывал ли он еще когда-либо в своей жизни такую детскую радость по поводу новой одежды. Он нерешительно стоял перед зеркалом и размышлял, пойти ли ему еще прогуляться или остаться дома, когда в дверь его вдруг постучались, и раньше, чем он успел ответить, в комнату вошел крупный, статный мужчина, в котором он тотчас узнал Соломона Адольфа Вольфа, целителя, посетившего его несколько месяцев назад в его тирольском отшельническом жилище. Вольф крепко потряс руку «друга» и удивился его свежему элегантному виду. Сам он был все в той же коричневой шляпе и сюртуке, но на этот раз у него появился черный жилет и новые светло-серые брюки, сшитые, однако, по-видимому, на другие, более длинные ноги, так как они собирались над его сапогами гармошкой. Он заговорил о сегодняшних речах и спорах и охотно принял приглашение отужинать вместе.

В послеобеденном собрании красивый длинноволосый русский говорил о растительной пище и социальном зле, называл невегетарианскую часть человечества пожирателями падали и вызвал этим настоящий скандал. Партийные страсти разгорелись, во время перебранки слово взял анархист, и его пришлось удалять с трибуны при помощи полицейских. Буддисты безмолвной стройной процессией покинули зал, теософы тщетно призывали к миру. Один оратор прочитал сочиненную им самим «союзную песнь будущего» с припевом:

«Мир мирским владей!
В союзе лишь благо людей!»

На этом собрание закончилось и публика разошлась, наконец, смеясь и ругаясь. Во время ужина Вольф повеселел и сообщил, что завтра и сам будет выступать в зале собрания. Ему тяжело было внимать всем этим спорам из-за пустяков, когда сам он обладал такой простой истиной. И он изложил свое учение о «Тайне жизни», состоявшее в пробуждении заложенных в каждом человеке магических духовных сил, которые станут панацеей против существующего в мире зла.

– Вы будете, надеюсь, брат Рейхардт? – спросил он доктора.

– К сожалению, нет, брат Вольф, – ответил тот, улыбаясь. – С учением вашим я уже знаком. Сам я здесь, в Мюнхене, по семейным делам и завтра занят, к сожалению. Но если могу вам оказать какую-нибудь услугу, то с удовольствием это сделаю.

Вольф недоверчиво смотрел на него, но ничего, кроме благожелательности, в лице его прочитать не мог.

– Что ж, – быстро ответил он, – вы выручили меня минувшим летом одолжив десять крон. Я этого не забыл, хотя и не могу еще сейчас вернуть вам их. Быть может, вы опять выручите меня, – мое пребывание здесь, в интересах нашего дела, связано с расходами, которых никто мне не возмещает.

Бертольд дал ему золотую монету, еще раз пожелал ему удачи на завтра, простился с ним и пошел домой спать. Но едва он лег в кровать и погасил свет, усталости и сна как не бывало и он пролежал всю ночь с мыслями об Агнессе и тысячами горьких сомнений, на которые, однако, храбро возражало его сердце, объятое несмелой надеждой…