Осеннее равноденствие. Час судьбы

— О Симином. Мы туда заходили.

— Вы… вдвоем?

— И Симин дедушка тоже. Симин дедушка велел нам на улице подождать, но как только он вошел, мы — за ним!..

Недочищенная картофелина упала в корзину. Мать подняла ее, подержала, все как-то чудно глядя на Кристину, потом снова стала чистить, тщательно выскабливать глазки.

— Больше не ходи туда, не надо.

— Почему, мама?

— У них другая вера. — Швырнула картофелину в кастрюлю и добавила: — Сима другой веры. У нее другой бог.

— Как это другой бог?.. Мама!..

— Еще раз повторяю: у Симы другой бог.

— Но ты же говорила, мама, что бог один.

— Конечно, один. Скоро ты пойдешь к первому причастию и ксендз все тебе объяснит.

Кристина долго думала. Даже лепет Гедре не мог отвлечь ее от этих мыслей.

— Мама.

— Что еще?

— А какой бог у Риха?

— Господи, она опять за свое. Перестань, а то возьму ремень и как перетяну!

Мать вечно грозилась перетянуть ремнем, однако ремень был у отца.

— Костел Риха за площадью, я видела.

— Может, и в кирху ты уже успела пробраться?

— Нет, мама. А бог Риха тоже другой?

— Другой, другой. Говорю тебе, перестань.

— Так сколько всего богов?

Выведенная из терпения, мать встала и топнула босой ногой.

— Я этой стене говорю или тебе? Один бог, разиня! Выведешь ты меня из терпения. А может, от отца наслушалась? Тот тоже любитель всякую чушь нести.

Отец мостил шоссе, возвращался вечером разбитый, едва держась на ногах, и, поужинав, валился в постель. Правда, за столом все чаще пахло мясом, в праздничные дни появлялась белая булка, пыхала, открываясь, бутылка с пивом, и задубевшие пальцы отца держали пенящийся стакан.

— После такой каторги имею я право хоть в воскресенье горло ополоснуть?

— Имеешь. Кто говорит, что не имеешь.

— Кристина, шуруй к Файфику еще за одной бутылкой. Гулять так гулять. Скажи, отец просит.

— Нет, нет! — всполошилась мать. — Лучше я сама.

В то лето, такое знойное, шумное, Рихард с Родниковой улицы вместе с родителями уехал в Германию, а Сима угостила Кристину мацой и сказала, что осенью поступит в пионеры.

— Держи куклу, — сказала Сима. — Держи у себя.

— Отдаешь?

— Я больше с куклами не играю. Я уже большая, пойду в школу, мне купили рояль.

Кристина только теперь увидела, что Сима куда старше ее, и ей стало грустно. Но могла ли она подумать — да и кто мог подумать? — что через год, таким же знойным летом, дом Симоны за дощатым забором опустеет. И люди будут говорить, что все дома вокруг площади Свободы будто вымерли. Мать перестанет выпускать Кристину на улицу, с соседками будет разговаривать только шепотом, а отец опять, как в прошлые годы, будет молча сидеть в конце стола, положив заросший щетиной подбородок на стиснутые кулаки. Лишь изредка скрипнет зубами.

— Мама, куда подевалась Сима?

— Не спрашивай.

— Мама…

— Говорю, не спрашивай.

Отец рывком встал из-за стола, разинул рот, словно задыхаясь, и снова шмякнулся на место.

В середине сентября мать родила Кристине еще одну сестренку, Виргинию, но такую уж реву-корову, такую слабенькую, что всех, насмерть замучила. Кристина тоже хлебнула горя, некогда ей стало бегать по двору. Если улучит свободную минутку, вытащит из-под кровати Симину куклу, переоденет, покачает на руках.

— Вдруг Сима вернется и захочет увидеть свою куклу…

Мать опухшей от стирки рукой обняла Кристину, прижала к себе вместе с куклой.

— Вдруг вернется… А, мама?

Мать покачала головой. По ее щекам покатились слезы. Заплакала и Кристина. Потом сказала:

— Я куклу Симой назову. Хорошо, мама?

Однажды, уже после войны, Кристина вбежала в комнату, швырнула сумочку с учебниками и оторопела: на полу валялись куклины руки, ноги, голова, разорванное платьице. Из угла боязливо глядела Гедре, а за ней пряталась маленькая Виргиния. Кристина присела на краешек кровати. Она не рассердилась на сестренок, не бросилась тузить их, просто присела на кровать и уставилась в пол. Нет больше детства, нет.

…Индре сжала руку Кристины. Пальцы девочки были прохладными и неспокойными.

— Когда я однажды не нашла своего старого рыжего мишку, ты сказала — наверное, он сбежал. Ты думала, что я маленькая и ничего не понимаю.

Сквозь пыльное стекло автобуса Кристина глядела на весеннюю зелень ольшаника, на одинокую избу и человека, ведущего на поводу теленка. Глядела расширившимися глазами, словно узнала кого-то.

…Отец работал на стройке, но не ахти что приносил. Мать жаловалась, что в продуктовом ничего не может достать, а на базаре все втридорога. Как жить?

— Побойся бога, — миролюбиво говорил отец. — Чтобы я, с такими ручищами, да семью не прокормил? В такие-то времена!