Осеннее равноденствие. Час судьбы

— У тебя есть мы с папой, зато нет мамы… Странная жизнь, правда?

Кристина обняла девочку, привлекла к себе.

…Как будто страшенная гора навалилась: дни стали один другого тяжелее, без малейшего просвета. Год за годом куски считали, старую одежду перешивали, латали да штопали, в школу даже в слякоть ходили в дырявых башмаках. Конечно, горе да заботы — для матери, а для Кристины и ее сестренок — и солнце сияло, и птицы щебетали. Хорошо детям, в голове ветер гуляет. Холодную картошку засунут в рот, и порядок, и убегают к озеру или на улицу. А у матери сердце разрывается, мать не знает, за что и хвататься. И вот с нового учебного года они вчетвером перебрались в комнатенку рядом с кухней — две широкие кровати, между ними столик, едва пролезешь, — а в комнату побольше пустили трех школьниц. Их родители, крестьяне, привезли для них не только кроватки, но и мешки с картошкой, корзины с мукой, шматки мяса, буханки хлеба. Готовь, хозяюшка, корми, но и присматривай, чтоб за книжками сидели, чтоб не носились по городу как оглашенные; в твои руки отдаем, доверяем. Мать обещала, а у Кристины с сестренками от запахов, доносящихся из широкого шкафа в коридоре, слюнки текли. Казалось, никогда они не были так голодны, как теперь. Мать готовила обед для своих жилиц, их первыми, будто гостей дорогих, усаживала за стол, а потом со странным, даже виноватым вздохом: «Ах ты, господи…» — черпала из этой же кастрюли и для дочек. Иногда даже по крупице масла выдавала, по кусочку мяса. И все: «Ах ты, господи…» Ее господь был щедр к голодным ртам. Увы, недолго, всего полтора года. На краю города школа открыла интернат, и всех «бездомных» учеников собрали, поместили туда. Кристина с сестрами снова вернулась в большую комнату, а мать опять ломала голову: как жить будем?

Росли девочки, росли и мамины заботы.

— Кристина, ты слышишь, Кристина? — мать подсела к столу, подождала, пока дочка оторвет глаза от учебника. — Где Виргиния с Гедре? Вечер-то поздний.

— Ничего не сказали.

— Даже тебе ничего не говорят.

— Нет.

— Почему, Кристина?

В голове Кристины быстро-быстро завращалась формула теоремы тангенсов, которую она только что перечитывала.

— Когда прошлым летом ты вытащила из озера полумертвую Виргинию и мне ничего не сказала — от других услышала, — я тебя не ругала.

— Она просила не говорить.

— Каждый раз, когда вспоминаю этот ужас, меня в дрожь бросает. Много ли нужно было… Если б не ты, Кристина…

— Не надо, мама.

— Но почему теперь так, доченька? Уже давно гляжу — в школу бежишь одна, сестер оставляешь. Нет, они не жалуются, им и вдвоем хорошо, но мне неспокойно. Почему ты их сторонишься?

Криста согнулась, как бы уменьшилась, словно рука матери прижала ее к стулу. Так уменьшается сжимаемая пружина, готовая в любую минуту выстрелить.

— Гедре уже тринадцатый год, Виргинии — одиннадцать. Возраст у них такой, когда твоя дружба им просто нужна.

— Мама…

— Откуда у Гедре в кармане леденцы? Денег я ей не давала.

Кристина и в глаза не видела этих леденцов. Сестренки все делают втихомолку, тайком, — хотела сказать об этом матери, но промолчала. Лучше молчать!

— Шпильки для волос ты им давала?

Кристина еще ниже опустила голову.

— Нехорошо, дочка, что ты их не видишь. Может, даже не желаешь их видеть, Кристина?

Пружина выстрелила.

— А ты, мама, не видела, когда Гедре ошивалась на кухне и лакомства наших жилиц полным ртом уплетала?

— Криста! Ведь Гедре, может, всего разочек… Она же была маленькая.

— А ты, мама… Разве она не видела, как ты, мама, собственной рукой…

Кристина налегла грудью на стол, учебник соскользнул на пол.

— Криста… Ах ты, господи…

Мать повздыхала, повздыхала и побрела к себе. Кристина дрожмя дрожала, терлась лбом о сжатые кулачки, а потом, час спустя, успокоившись, робко заглянула в дверь. Мать у окна штопала рукав кофточки Виргинии. Криста присела рядом на корточки, прислонилась виском к коленям, обтянутым шероховатой ветхой юбкой.

— Мама.

…Индре спала.

…Пройдет шесть лет. Однажды Кристина, неожиданно приехав из Вильнюса, побродит по комнате, опустится на корточки рядом с вяжущей матерью, точно так же уткнется головой в ее колени и прошепчет:

— Мама…

— Ну что ты вдруг, как малышка, — ласково рассмеется мать; ее жизнь к тому времени уже станет легче: Криста кончает учиться, Гедре работает медсестрой в больнице, а младшенькая Виргиния поступила в техникум. Ах, дождалась я времечка, скажет, ах, теперь буду спокойно век доживать.

— Мама…

— Говори, доченька, говори.

— Я выхожу замуж, мама.

Кристина поднимет с пола упавшую спицу, подаст ее матери, а сама усядется рядом.

— А я-то и не знала, что Паулюс вернулся.

— Не вернулся еще Паулюс, нет.

— Так как же это получается? Дочка?

— Выхожу. За другого выхожу.

Мать посмотрит остекленевшими глазами, крепко сожмет побелевшие губы.

— Ты его еще не знаешь, мама. В начале декабря свадьба. Мы так решили.

Кристина неожиданно отвернется в угол и только теперь на старой этажерке увидит резную деревянную рамку со вставленной в нее фотографией, на которой — она и Паулюс. Оба счастливы… оба улыбаются…

* * *