Осеннее равноденствие. Час судьбы

Марцелинас опять обещал. Он, как всегда, казался твердым, несгибаемым, прямым, как всегда был готов с головой нырнуть в омут жизни, чтобы извлечь из него правду. Однако Криста знала: пройдет неделька-другая, и Марцелинас успокоится, снова засядет за свои бумаги, книги, словари, снова станет закрываться по вечерам на кухне и засиживаться допоздна. Как-нибудь тихонько прокрадется Кристина в одной сорочке, уже малость поспавшая, он вздрогнет, улыбнется… Да, он же не виноват, что у него нет могучего дяди, который бы снял трубку и звякнул куда надо. Нет у него и богатого отца, который выложил бы тысчонок десять — покупай «жигуленок» или подмажь кого надо насчет квартиры… Нет у него и тестя с тещей, которые бы как-то поддержали зятя. Но даже будь у него такие благодетели, Кристина уверена, — он оттолкнул бы их щедрую руку: «Спасибо, я уж как-нибудь сам…» Он был гордым, несчастным упрямцем, и Кристина нередко жалела его как не по годам вытянувшегося подростка, который всем мешает, спотыкается на ровном месте. «Будь Марцелинас оборотистее, не такая была бы у вас квартира», — сказала как-то Марта Подерене. Сказала без задней мысли, и Кристина не обиделась. Она блаженствовала в теплой гостиной Марты, расслабилась, положив руки на бархатные подлокотники кресла: сидеть бы так и сидеть, забыв свой дом, все на свете забыв… «Да не умеет он…» — вроде бы пожаловалась. «А кто умеет?» — «Твой-то в министерстве работает, пара пустяков». — «И там никто ничего не сунет, если будешь бездействовать. Везде потасовка».

Ах, будь Марцелинас оборотистее — Кристина ловила себя на том, что уже сама так думает.

В тот день вышла она после работы на мартовский морозец. На улице еще было светло, хотя небо заложили тучи, по-видимому, перед оттепелью. В витринах магазинов горел свет, широкий тротуар был запружен людьми. Насидевшись за день в духоте (семь женщин в одном кабинете), одурев от заполнения сводок и всяких форм, Кристина шагала медленно, дышала глубоко и думала о предстоящих делах. Возьмет из садика Индре, через весь город дотащится до вязальщицы, потом заскочит в хозтовары, затем поищет для девочки весенние туфельки, забежит в аптеку, в гастроном… И всюду давка, всюду длиннющие очереди; сумки в обеих руках будут все тяжелее, и Индре начнет хныкать от усталости…

Услышала приближающиеся шаги, с ней кто-то поравнялся. Она остановилась, взглянула. Это был Паулюс.

— Я тебя увидел, Криста…

— Как ты тут очутился, Паулюс?

— Учусь, на заочном. Уже третий год.

— Математика?

— Хочу закончить… Я тебя позавчера на улице неожиданно заметил.

— И не заговорил?

— Шел за тобой и боялся… Прости, что я так… Потом ты вошла в этот дом, и я понял, что ты здесь работаешь, в этом институте.

— Из тебя бы получился неплохой шпик, Паулюс, — проронила Кристина, и от этих слов ей самой стало не по себе.

Паулюс схватил затрепанный конец выбившегося шарфа и неуклюже стал засовывать его под лацкан осеннего пальтеца.

— Может, зайдем куда-нибудь, Криста. Мне бы очень хотелось хоть двумя словами с тобой перекинуться…

Криста поняла, что Паулюсу стоило немалых усилий заговорить с ней, воскресить то, что давно уже сплыло… Сплыло?… — екнуло сердце.

— Я в садик спешу, меня Индре ждет.

Лицо Паулюса напряглось.

— В другой раз, Паулюс.

— Сегодня вечером я уезжаю. Я все откладывал… Завтра уроки.

Ах, как хотелось Кристине поднять голову, приосаниться, посмотреть ему прямо в глаза, чтобы Паулюс без слов понял: она счастлива… Счастлива! Увы, она была не в силах это сделать, не могла. Чувствовала, как приливает к лицу краска.

— Проводи до троллейбуса… Нет, вот тут кино, может, в фойе не будет народу.

И впрямь, просторное и прохладное фойе пустовало. Они остановились у окна. О чем говорить? Кристина начала первой:

— Жизнь сильнее нас.

— Жизнь?

— Ты, конечно, другой, но я… Зачем ты ждал меня? Зачем теперь подошел?

Паулюс шевельнул плечами, словно сбрасывая с них каменную глыбу.

— Хочу тебе сказать, Криста. Если что-нибудь… Если что-нибудь случится в твоей жизни… Нет, нет, я тебе этого не желаю, не думай так…

Он поднял к груди руки, но руки тут же бессильно упали.

— Если что-нибудь, всегда знай, что есть я… Я, Криста, всегда…

И тут Кристина горько рассмеялась. Приглушенным, каким-то сиплым смехом.

— Ах, Паулюс, Паулюс… Будто не знаешь, что такое женские клятвы.

Паулюс покачнулся, лицо его исказила гримаса, он вышел на улицу.

Вечером Кристина уложила Индре, открыла книгу, прочитала страницу, но не запомнила ни одного слова.

Марцелинас рассказывал о своей новой работе.

— Другой коллектив, начальство — толковые люди. Конечно, говорят, квартиру выделим не сразу, придется подождать, но надежда есть, ручаемся. Вот бы получили три комнаты… Криста, ты слышишь, я не забыл твоей мечты. Я серьезно — как хорошо было бы иметь парочку. Girl and boy[1]. А?