Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Нет уж, не считай меня дурочкой. Я человека с полуслова могу раскусить, а мы тут столько всего нагородили. Хотелось мне с тобой поговорить как с сестрой, однако не получается. И не я в этом виновата. Не я, не я, Кристина.

— Если обидела…

— Ты всегда прикидывалась добренькой, скромненькой, праведницей. Сестры тебе не сестры, даже не родня. И если я сегодня приехала… если мне позвонила Гедре…

Небось из-за этих полдома прискакала? — доходит до Кристины. Головой ручаюсь, неспроста, не по сестре соскучилась, не по родному гнезду. Почему не заговариваешь о том письме? С Новым годом поздравляла и, как никогда, целую страничку исписала. Мы ведь благовоспитанные, обмениваемся новогодними открытками, желаем друг дружке здоровья и счастья. А на сей раз ты приписку сделала — могла бы достать тете Гражвиле какую-нибудь старую квартирку, однако при одном условии… Разве тебе деньги не нужны? — спрашивала. Конечно, добавила, с сестры много не сдерешь… Так что пиши, буду ждать… Я не ответила. Почему теперь не заговариваешь об этом, почему не спрашиваешь, Виргиния? Ведь этот вопрос висит у тебя на кончике языка.

Встала и Кристина. Спокойная, удивляясь, что не чувствует ни злости, ни родственной близости к Виргинии. Только легкая улыбка почему-то не сходила с губ.

— Если я тебя обидела, Виргиния, прости.

Виргиния тут же растрогалась, надула губы, махнула ладошкой, звякнули два позолоченных браслетика на ее тонкой кисти.

— Ах, сестра… — голос ее уже мягче, в глазах — влажный блеск. — Я-то привычная… я ко всему привычная… Работа у меня такая, за каждый день нервами приходится платить, сама не знаю, откуда еще здоровье берется, да и вообще…

Бросает взгляд в зеркало на стене, трогает пальцами горячие щеки.

— Может, все-таки сходим на кладбище…

— Не могу, сестра. Пойми меня, я правда не могу. И так засиделась, а через двадцать минут в швейном цехе собрание, коллектив принимает повышенные обязательства. Я отвечаю, меня ждут. Такая уж должность, сестра, хоть разорвись…

Кристина медленно, просто через силу отвернулась к окну. Такая уж у Виргинии работа… У каждого из нас своя работа и обязанности, которые следует выполнять…

— Я, может, после собрания забегу.

— Меня не будет дома.

Почему Кристине хочется, чтобы Виргиния сейчас начала разговор, стала бы оправдываться?

— Ведь еще не уезжаешь?

Сестра, младшая сестричка Кристины, с таким трудом выкарабкавшаяся, пробившаяся… У нее своя жизнь, своя дорога, так почему же я?..

— Не опоздай, Виргиния.

— Так и не потолковали.

Если она не уйдет, если встанет рядом, я не выдержу, обниму Виргинию и заплачу… как в детстве, когда вытащила ее из озера. Я тогда плакала, а не она. От счастья, что не случилось непоправимое.

— Не опоздай.

Дверь скрипнула, захлопнулась, а когда шаги нервно застучали по каменным ступенькам, Кристина повернулась спиной к окну, крепко зажмурилась, стиснула зубы. Ах ты господи… Уже большой девочкой Кристина однажды майским вечером побежала в костел. Пахло сиренью и воском оплывших свечей, гудел орган, гремело песнопение во славу девы Марии. Кристина уселась на скамью, прошептала: «Пресвятая дева Мария, сделай так, чтобы папа поправился…» Подняла глаза к высокой сини сводов, изрисованных облаками и крылатыми ангелами, загляделась на смиренно опустившегося на колени у жертвенника Авеля и на Каина с камнем в руке. Она часто любила глазеть на своды, запрокинув голову, но никогда не испытывала ничего подобного. Ее обуял ужас. Она едва не вскрикнула, зажмурилась, но стоило открыть глаза, как взгляд взлетал к потолку. На этой же скамье сидела она и на похоронах матери, а глаза снова неумолимо притягивали Каин и Авель. И она шептала, как в детстве: «Всевидящий боже, почему ты не удержал руки Каина и позволил ему вознести камень?..» А может Каинов камень повис и над головой Кристины? Чья рука вознесла его?

Надев плащ, с букетом цветов спустилась к озеру, огляделась, словно не зная, в какую сторону направиться, и зашагала по тропе к бетонному мосту. В небе клубились черные тучи, лютый ветер сгибал прибрежные кусты, срывал листья с березок и приземистых ольшин, лохматил серые волны, швырял посаженные на цепь лодки. Над водой с пронзительными воплями метались чайки. Кристина бросила взгляд на лодку Паулюса Моркунаса, прошла мимо валуна, выставившего мокрую спину из воды — валуна их юности (не этого ли камня осколок вознес Каин над ее головой?), и все таким же мерным, казалось, спокойным шагом направилась к откосу. Левой рукой придерживала полы плаща, которые норовил распахнуть ветер, а правой сжимала букет.