Осеннее равноденствие. Час судьбы

Малая дверь костела была не заперта. Она остановилась у того места, где всегда молилась мать. Было пусто, прохладно, на алтарях алели и белели осенние цветы, со стены и из ниш с тоской глядели святые. Не сдержалась — посмотрела на своды. Длань Каина, рассыпающая семена зависти и смерти… и приносящая в жертву небесам земные дары рука Авеля. А может, это две руки одного человека? Старалась вспомнить мать, опустившихся рядом с ней на колени Виргинию и Гедре, еще маленьких, но глаза снова и снова, против ее воли поднимались к высокой сини сводов. Разве это не наши собственные руки?.. Мои юные руки… мои усталые руки… спутанные заботами, исхлестанные кнутами. Разве не обнимали они тебя, Индре, не ласкали? Разве были они равнодушны к тебе и тяжелы? Разве предали они тебя, что ты отвернулась? А может, они никого не умели любить?.. Кристина все спрашивала, спрашивала, но никто не мог ей ответить. Наконец, положила на мамино место гладиолус и вышла.

За серой каменной оградой, опоясавшей холм, между березами и редкими сосенками высились громоздкие деревянные и металлические кресты, огромные гранитные и бетонные глыбы. Пестрели фамилии прибывших сюда на вечный покой, глубоко высеченные в камне, отлитые из металла, написанные золотом.

ЮСТАС ПРАНАЙТИС 1935—1970

Кристина остановилась. Но ведь это… ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБ. А я-то и не знала, Юстас, где ты. Увивался около меня, все норовил проводить домой с танцев, но я убегала, потому что ты был маленький и толстый. Возьми от меня цветок…

ПРАНАС БЯНДОРЮС. 1934—1983.

…В АВТОАВАРИИ…

Свежий холмик, ленты… Ах…

АЛЬФАС ТАУРИНСКАС.

СОСНЫ СКОРБНО ТЕБЕ ШЕЛЕСТЯТ,

ЖЕНА И ДОЧКА ВЕЧНО СКОРБЯТ.

Не умел ты жить, Альфас, так и не научил тебя отец…

Мужчины, сплошь мужчины… Трагически погибшие, молодо глядящие с овальных фотографий, оттиснутых на фарфоре…

Мамина могила примыкала к главной дорожке. Обсаженная настурциями, усыпанная песочком, ухоженная. Спасибо тете Гражвиле. Она поставила небольшой памятник и надпись заказала: ОТ ДОЧЕК. Хотя дочки-то ни копейки не дали. Если б не она, не тетя… Вот тебе цветы Марцелинаса, мама. Но ведь для тебя он — мой муж, ты даже не знаешь, что мы теперь врозь. Прости меня, я однажды так ужасно подумала: хорошо, что ты умерла, что тебя не убил мой развод… А может, ты все знаешь, мама? Поэтому прошу: прости меня и прими эти цветы, потому что это твоего зятя Марцелинаса… последние цветы… из моих рук…

Кристина нашла баночку, сходила к озеру, зачерпнула воды и, пристроив баночку возле креста, поставила в нее цветы.

Ах, мама, если б ты была жива, — наклонилась к холмику, двумя пальцами выдернула лютый пырей; белый корешок оборвался, остался глубоко в земле.

* * *

…через улицу… только через улицу…