Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Ты уверена, что у меня не удалась? А у тебя? Счастливая?

— Счастливая? Очень уж странный вопрос. Я не для себя живу.

— Но и не для семьи.

— Зря ты, сестра, меня попрекаешь в том, что детей у меня нет. Совсем зря. Я по уши в работе, нередко даже по выходным не отдыхаю, за полночь домой возвращаюсь. Общественная деятельность, все женщины района… Ну, зачем ты так? Почему мы не можем поговорить как родные, раз уж встретились?

— Вот именно, почему?

Кристина принесла с кухни бисквитные пирожные, положила на стол рядом с яблоками и вазой с высокими цветами.

— Чаю не поставить?

— Не стоит, на минутку забежала. Кстати, где ты могла меня вчера видеть?

— У поворота к «Затишью».

— Правда? — Виргиния удивилась и как-то обрадовалась. — Ты меня заметила, когда я ехала? Погоди, погоди, начинаю припоминать: у перекрестка стоял какой-то «москвичок»… Значит, ты была в нем?

— Да, я была в этом «Москвиче».

— Кто вез?

Кристина не растерялась под цепким взглядом Виргинии.

— Человек. Подбросил.

— Прости, сестра. Годы следов на тебе не оставляют, хоть ты меня гораздо старше.

— И что вы на этой конференции говорили о женщинах моего возраста?

— А разве твой возраст какой-то особенный? Ей-богу, не удержусь…

Она, всласть нахохотавшись, успокоилась, взяла двумя пальцами пирожное, повертела.

— Покупное.

— Вы же освободили женщину от кухни.

— Теперь мы женщину возвращаем на кухню, Криста. Конечно, не одну — и мужчин призываем к этому. Мы рекомендуем ей тысячи кулинарных и кондитерских рецептов, предлагаем самой шить, вязать, вышивать, ткать… Ты бы видела, какую выставку женских работ мы устроили!

— Да здравствует опыт матерей и бабушек!

— Да здравствует освобожденная женщина с опытом!

Теперь рассмеялась уже Кристина, однако тут же замолкла, словно поперхнулась, посмотрела на сестру и вспомнила, как в этой комнате мать стегала ее когда-то отцовским ремнем. «Будешь еще врать, я тебя спрашиваю? Будешь обманывать?» Виргиния не ревела, только скулила сквозь зубы, извивалась, даже укусила ее руку. Мать и за это добавила: «Будешь знать, что надо человеком быть».

— Я мать вспомнила.

— Мать мы всегда вспоминаем, какой бы она ни была.

— Какой же?

— Я не говорю, что маменька была для нас плохая. Особенно для тебя, Криста.

— И все-таки ты считаешь, что она тебя обидела?

— А Гедре забываешь?

— Гедре — твоя тень.

— Гедре — младшая наша сестра. Маменька умерла у нее на руках.

«Посадите меня, — попросила мать. — Хочу в окно посмотреть». Гедре сунула руки под костлявые плечи матери, приподняла, усадила и прижала. Мать глядела на весеннюю улицу, на расцветающие, залитые солнцем яблоньки в садике, глаза ее стали омрачаться и гаснуть. «Вот и ухожу, — прошептала посиневшими губами. — С ксендзом… с костелом…» Голова упала на грудь.

— Тогда ты, Виргиния, сказала, что не расслышала последней просьбы матери. Может, за столько-то лет ты ее хоть раз вспомнила?

— Это был бессознательный лепет умирающего.

— Ты его все-таки слышала?

— Я не поняла слов.

Не поняла. И по сей день ничего не поняла. Так почему же ты первая тогда сказала: «Хоронить будем без ксендза». Я закрыла матери глаза и еще долго чувствовала в кончиках пальцев холод, стояла, окаменев, обессилев. Ты снова повторила: «Без ксендза будем хоронить». Гедре сквозь слезы напомнила последние мамины слова, а ты схватила ее за руку: «Это неправда, тебе послышалось». Гедре притихла. Тогда я сказала: «Будет так, как хотела мама». Мать всю жизнь ходила в костел, ее вера подчас напоминала передышку усталого человека, тихую беседу с собой, ту волшебную минуту забытья, которую переживает заигравшийся ребенок. Она не могла бесконечно бормотать молитвы, но благоговейно относилась к непостижимым для нее тайнам мироздания и верила, что человек, проживший жизнь честно, не может околеть подобно скотине, поскольку должно же что-то быть по ту сторону, что-то должно быть… «Мы не имеем права обмануть мать», — добавила я через минуту. Ты сказала: «Мать умерла». — «Но ее воля жива!» — отрезала я. Гедре покорно молчала. Твое лицо залила краска, на висках задрожали голубые прожилки. «А ты подумала, в какое положение меня ставишь? Ведь я… мое будущее…» — «Мы выполним волю матери», — ответила я спокойно, тихо и повернулась к тете Гражвиле. Она протянула ко мне руки и обняла меня.

Когда хоронили мать, Виргиния ногой не ступила в костел. «Я шкуру выворачивать не собираюсь», — гордо сказала она. «Полагаю, убеждения у нас с тобой одинаковые», — возразила я ей. «Позволь усомниться, сестра». — «Зря. Если я побуду рядом с гробом матери в костеле, в святом для нее месте, это еще не значит…» — «А что люди подумают». — «Ах, если б не люди, если б они тебя не знали…» — «Криста!..» Виргиния так и прослонялась возле ограды.

— Виргиния, давай пройдем старыми мамиными дорожками, заглянем в мамин костел, навестим ее могилу, — предложила Кристина неожиданно для себя.

Виргиния встала, посмотрела на Кристину каким-то колючим, даже убийственным взглядом. Однако Кристина просто не почувствовала этого.

— Провокация?

— Я серьезно.