Осеннее солнце

Мы направились на скрип, и вышли к тополям, хотя, по моим расчетам, тополя были немного в другой стороне.

Покрышка раскачивалась, но Шныровой в ней не торчало. Наташа испуганно огляделась, но вокруг лишь туман, в метре не видно.

– Наташа…

Могильным шепотом.

– Наташа…

Продолжала шипеть Шнырова страшным голосом.

– Замолчи! – не выдержала Дрондина.

– Я вижу твое сердце, Наташа…

Дрондина не выдержала, подхватила камень, запустила в сторону голоса. Попала. В тумане ойкнули.

– Вот дура то…

Из тумана послышалось сопение, потом, хромая, показалась Шнырова.

–Ты чего камнями кидаешься, дура?!

Дрондина подняла еще камень.

– Совсем озверела… – Шнырова потерла колено. – Ты мне кость раздробила…

– И башку раздроблю! – пообещала Дрондина.

Шнырова сместилась поближе к тополю.

– Вот какое с ней перемирие, Граф?! – спросила она. – Я с ней как с человеком, а она булдырями! Подумаешь, в штаны наложила…

Дрондина швырнула еще. Шнырова вильнула за тополь. Камень ударил по стволу.

– Мимо!

Тополь вздрогнул. Вряд ли от удара камня, наверное, кит, задел под землей хвостом. Тополь вздрогнул, в кроне зашелестело, и на нас обрушился водный удар.

Не дождь, а словно мы в воду прыгнули, а не она на нас пролилась. Промокли за секунду.

Шнырова стала похожа на тощую ощипанную курицу. Дрондина стала похожа на колбасу. Себя я со стороны не видел.

Шнырова расхохоталась, указывая пальцем на Дрондину. А Дрондина и сама поняла, что стала как колбаса, перетянутая ремешками.

Она вытерла лицо, поглядела на меня. А я ничего почему-то не сказал, что надо, а сказал глупость:

– Давай я тебя провожу…

– Сама дойду!

И Дрондина шагнула в туман.

Остались мы со Шныровой.

– Я тоже пойду, – сказала Шнырова. – Холодно.

Я остался под тополями один. И замерз.

В этот день электричества так и не дали.

Я вернулся домой, переоделся в сухое, лег на диван, накрылся пледом.

Вечером туман светился розовым.

Вечером туман светился розовым, ночью синим, утром же золотистым. На сундуке сидела одежда. Я хотел выйти в ночь, в синеву, но не решился. То ли шаги слышались вокруг, то ли звуки во мгле, да ну, я туманы никогда особо не любил.

Наступило утро. Утром в золотистом тумане явилась Шнырова. Кажется, я забыл закрыть дверь, потому что явилась Шнырова. И сидела напротив на сундуке, рядом с одеждой. А на журнальном столике стояла белая пластиковая ванна, судя по инею, с мороженым.

Шнырова спала, видимо, она пробралась в мою  комнату рано, хотела устроить неприятный сюрприз, но уснула. Тогда я решил устроить сюрприз ей. Придумать что-то оригинальное не получилось, взял будильник, завел, поставил рядом со Шныровой на сундук.

Будильник зазвонил, но Шнырова не проснулась. Так и сидела. Я потрогал за ногу.  Шнырова не просыпалась.

Я понял, шутка такая, опять мертвой прикидывается. Взял с подоконника банку, выкинул засохшие незабудки, а оставшийся цветочный бульон вылил Шныровой за ворот.

Шнырова не пошевелилась.

Я ухмыльнулся, взял Шнырову за запястья. Пульса не было. А ну ее нафиг, достали, побежал за мамой, разбудил, притащил. Мама, позевывая, осмотрела комнату.

– Саша принесла мороженое и лежит как мертвая? – переспросила она.

– Под кроватью спряталась…

Под кроватью Шныровой не оказалось. Шутка. С утра плохо соображаю.

– Иван, мне кажется, тебе надо… Чем-нибудь заняться. А то ты дурить начинаешь от безделья.

– Да она тут сидела! Она же бадью с мороженым оставила… – указал я.

Но никакой бадьи с мороженым на столе не было.  Мама покачала головой и отправилась к себе.

– Ну и зачем? – спросил я громко.

– Да низачем, – Шнырова показалась в окне. – Чтобы весело. С добрым утром, короче.

Она неловко закинула на подоконник бадью, залезла сама. Мороженого килограмма три.

– Ложки принеси, – попросила Шнырова.

Я принес две чайных.

– Ты чего такая щедрая?

– Все равно пропадет, – пояснила Шнырова. – Морозилка остановилась, надо есть, а то растает.

Шнырова поставила бадью на стол.

– Папка еще тогда привез две банки, ванильное и крем-брюле. Ванильное съела, эту на июль оставила, а электричества нет.

– Не жалко? – спросил я.

– Папка через две недели приедет, еще привезет, – отмахнулась Шнырова и зачерпнула большую ложку

– Ладно, – вздохнула Шнырова, облизав ложку. – Ладно, давай позовем эту. Не выкидывать же… Сбегай за жирухой.

Я отправился к Дрондиным, далеко не успел, Дрондина сама шагала навстречу, они чуют, точно чуют.

– Игра цела? – неприятно спросила она.

– Да, все нормально, убрал. Слушай, там Саша мороженое принесла…

– Так она туда сто процентов наплевала, – перебила Дрондина. – Выкидывать жалко, тебе отдали, ну и наплевали заодно…

– Наташ…

– Они по-человечески не могут, везде плюют!

– Крем-брюле, – сказал я. – Три килограмма крем-брюле.

Против крем-брюле Дрондина устоять не могла, очень его любила.

– Ладно…

Шнырова успела проесть в мороженом неслабый карьер, все, чтобы неприятельнице досталось меньше. Когда появилась Дрондина, Шнырова отодвинула мороженое, засела на сундук и стала свистеть.

– Проходи, Наташ, – я указал Дрондиной на кресло. – Устраивайся.

Дрондина села. Я наковырял ей мороженого в чашку, воткнул ложку.