Осеннее солнце

Коза Медея просунула голову между досками и наблюдала за происходящим.

Я ухватил Шнырову за подмышки и поднял ее из забора.

Шнырова не шевелилась. Дышала особых повреждений не видно, поэтому я дунул ей в лицо и, когда она открыла глаза, усадил на ржавый железный бак.

Саша молчала. Дышала, глядела перед собой.

– Саша! – я потрогал ее за плечо. – Саша, что с тобой?!

Шнырова не шевелилась.

– У нее шок, – сказала Дрондина. – Ее заяц в лоб лягнул, последний мозг вылетел! Теперь окончательная козовщица и зайчатница!

Шнырова пошевелила глазами.

– Надо ее водой окатить, – предложила Дрондина. – Вода дебилкам помогает. Сразу подскочит.

Шнырова пискнула. Громко, так что Дрондина слегка отступила.

– Может ей к врачу надо? – шепотом спросила Дрондина. – Зайцы могут быть заразные… Бешенство, все дела, а?

– Так он ее только лягнул, – возразил я. – Если бы искусал… И не так быстро…

– А кровь? Посмотри на руку!

Да, кровь по руке Шныровой текла. Не то чтобы ручьем, но текла. А Шнырова на нее смотрела.

– Она на забор наткнулась, – сказал я. – Поцарапалась, кажется…

– Это заноза! – громко сказала Шнырова. – У меня заноза!

И Шнырова продемонстрировала ладонь. Заноза, сантиметров пять, вошла глубоко, еле кончик торчит.

– Тебя заяц забодал, дура! – не удержалась Дрондина. – А занозу ты в зеркале видишь!

– Тебя бегемот забодал! – огрызнулась Шнырова. – Ты бегемота в зеркале видишь!

Все с Сашей, похоже, нормально, Шнырову зайцем не прошибешь, она сама любого зайца.

– Прекратить! – рявкнул я. – Прекратить!

Замолчали. Кровь продолжала течь и капать с пальца.

– Надо занозу вытащить, – сказал я. – Может загноиться.

Я снял с пояса мультитул, смонтировал пассатижи. Схватил Шнырову за руку, подцепил кончик занозы и стал тащить.

Дрондина отвернулась.

– Больно! – зашипела Шнырова.

– Это тебе за то, что ты животных мучаешь! – злорадно заявила Дрондина.

– Свинти в гараж, поганка! – ответила Шнырова.

Занозу я вытащил. Шнырова поглядела на кровь на руке и, не сказав ни слова, удалилась в дом.

–  И все равно, это терпеть нельзя, – сказала Дрондина. – Надо покончить с этим… Мне надоело…

Дрондина огляделась, затем направилась к дровнику, вернулась со ржавым колуном.

– Вот сейчас мы со всем курятником разберемся.

И Дрондина принялась ломать клетку. Она с трудом задирала колун, обрушивала его на клетку, опять поднимала.

Клетка оказалась крепкой, не очень подавалась, но Дрондина решила взяться за дело основательно и отступать не собиралась.

В доме открылось окно, в нем показалась Шнырова. Рука у нее была заклеена пластырем, в руке бутерброд с вареньем. Проголодалась. Я думал, сейчас Шнырова заведет старую песню про бегемотную физкультуру и гимнастику тюленей, но нет. Шнырова молчала, ела бутерброд. С аппетитом, я тоже есть захотел.

Клетка не выдержала и развалилась, Дрондина плюнула на дом Шныровых, закинула колун в траву, пошагала прочь. Я догнал.

– Может, погуляем пока? – предложил я.

– Не. Я обещала ковер помочь помыть, мы его год не мыли…

– Ковер – это да, – согласился я.

Не знал, что больше сказать. Проводил до дома, по улице Волкова, три минуты.

– Сегодня, кстати, к Шныровой бабка приезжает, – сказала Дрондина. – Самая упоротая в их семействе. Вон, видишь?

Дрондина указала на дрова.

Возле дома Дрондиных гниют дрова. Две поленицы в виде стогов. Лет пять назад прошел слух, что дрова подорожают, и все запасались, как бешеные. Отец Дрондиной тогда в лесопилке работал, привез шесть машин. Но сжечь смогли всего четыре, остальные сложили в поленицы, а почему не использовали непонятно. На стогах поселились грибы, и выглядит все это живописно.

Дрондина привалилась к дровам.

– Вот эти дрова! Мы за них кучу денег заплатили, а Шныровская бабка туда нарочно плесневелое полено подбросила! И все загнило, теперь ими топить нельзя!

– Зачем она это сделала?

– Из зависти. Шныровские всегда нам завидовали. Потому что они все алкоголики, лодыри, ворье и в бане не моются.  Как ты с ней вообще можешь дружить?

– Ну как, она же…

– А, ну да, ты же ее барин, – вспомнила Дрондина. – Она к тебе сердечна!

Надо было с мамой ехать, подумал я. Подальше. Чем дальше, тем лучше.

– Не мели ерунды, – сказал я.

– Да ладно, Граф, это же ясно…

Я хотел сказать, что это полная дурь. Что Шнырова никого не любит, и даром не нужна эта ее сердечность, от ее сердечности у меня аппетит разрушен и сны скоро станут сниться, я на тополе, а внизу волки.

– Ребята! Э-эй!

Позвала тетя Света.

Она чистила ковер во дворе дома. Развесила на сушилке, скребла щеткой. Знаменитый Дрондинский ковер, добытый в боях и вывезенный прадедушкой Дрондиной из Германии, украденный у эстонского инженера по версии Шныровой.

– Что там у вас опять? – спросила тетя Света настороженно.

– Шнырову гоняли, – опередила меня Дрондина.

– Что значит, гоняли?

– Ну, она бежит, а мы в нее камнями. Давай я ковер почищу…

Дрондина отобрала у матери щетку.

– Да нет, – успокоил я тетю Свету. – Мы не гоняли, мы ее вообще не видели.

Тетя Света покачала головой и удалилась в дом.

Дрондина стала чистить ковер, но особо не прикладывалась, так, чиркала слегонца да ругалась.