Осеннее солнце

– Ты сковородку пока ищи, а я за маслом схожу, – Дрондина побрела к дому.

Мышей она всучила мне. Мыши пахли затхло, прошлогодними носками.

За сараем у нас грибные колоды, крапива и остатки чермета. Старых сковородок там не нашлось, чугунки ценятся сами по себе выше лома, зато я вытащил из кучи прогоревший банный колосник.

Отложил мышей, установил колосник на кирпичи и развел под ним огонь. На жареного воробья в Завражье клюнул гигантский сом, на жареную мышь… Сомов в Сунже не водилось. Хотя кто знает.

Показалась Дрондина с кружкой масла, поставила на колоду.

– Подсолнечное кончилось, – сказала она с печалью. – Льняное есть. Интересно, если на льняном пожарить?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Льняное… Может, на оливковом лучше?

– Оливкового у нас нет…

– Придется на этом. Хотя на льняном мыши горчат… Ладно, пойдет.

Я обломал ветку крыжовника, обмакнул в кружку и смазал колосник.

– Давай высыпай, – я указал на пакет.

– Я не умею… – пожала плечами Дрондина.

– Высыпай как наггетсы, – посоветовал я.

Дрондина пожала плечами, взяла кулек и опрокинула над жаровней. Мыши немедленно зашипели, а завоняли чуть позже, через минуту.

– Надо, чтоб они попригорели, – заметила Дрондина. – Я помню, дедушка всегда так делал.

Попригорели так попригорели. Я перемешивал мышей прутиком, Дрондина стояла рядом. Если бы нас Шнырова увидела…

– Маразм, – сказала вдруг Дрондина. – Маразм полный…

– Что?

– Шныровщина, – Дрондина указала на колосник с мышами.

Мыши, надо признать, воняли дико. Это из-за шерсти, паленая мышиная шерсть смердила тошнотворно.

– Эта коза нас психозом заразила, – Дрондина пнула колосник.

Мыши опрокинулись в крапиву, дымились.

Да нет, на мышей иногда ловят, – попытался возразить я. – Знаешь, есть воблеры такие, изображают мышь…

Изображая мышь.

– Хватит, – Дрондина плюнула в огонь. – Я пойду. Я устала. Кисель у меня.

И направилась к дому. Сама мышей принесла, сама масло, сама и психанула.

– Да ладно, – сказал я ей вслед. – Наживка что надо…

Сгреб мышей в банку, крышкой забрал, чтоб не воняли, прихватил донки и к реке.

Вода поднялась сантиметров на тридцать, камень, что истоптала Годзилла, исчез, одна верхушка торчала, и птичка на ней, зяблик, наверное. Возле берега чернела коряга, похожая на пень, да и пень, удобный такой, выше по течению вырубки, оттуда принесло. Я подцепил за корень, выволок на сушу, как дохлого осьминога.

Насадить жареную мышь на крючок я так и не решился, использовал оснастку для ловли карпов, с петлей и карабином. Закидывал на обычных местах, мыши булькали.

Запустив седьмую донку, уселся на пень подождать – вдруг сразу клюнет? Но не клюнуло, и я просидел полчаса. Рыба плескалась, ходила поверху, на донки   внимания не обращала, ну ничего, ночью, собаки, проголодаются. Надоело сидеть, да и комары оживились, домой. В конце пляжа оглянулся. Пень подсох и стал еще больше напоминать осьминога, я вернулся, ухватил его за щупальца и потащил вверх.

Пень упирался, но и я уперся, и вволок его на холм. Куда он пригодится, я не очень представлял, может, для коряжной скульптуры, или просто так, можно в пне выковырять ямку и посадить дуб.

Мама поглядела на меня испуганно и позвала ужинать, а я почувствовал себя дураком. Но устал уже, убирать пень сил не осталось, плюнул и двинул есть оладьи.

Вечером прикидывал – можно ли завести «Дельту» и использовать ее как генератор? Хватит на лампочку, но можно и старое радио запустить. Телефон зарядить, и вообще, с электричеством веселее…

Утром.

Да, телефон давно разрядился, и я проспал зорьку, и проснулся около восьми, от мух. В августе мухи необычайно злы и кусачи, не знаю, отчего уж так. Это неприятно. От комаров мы свободны, к нам на холм они не поднимаются, а у мух сил хватает, муха зла. Проголодавшись на подъеме, они накидываются под утро на спящих, особенно на меня. Мухоморные ленты помогают плохо, самые хитрые мухи на них не покупаются, а спать с закрытыми окнами не хочется, погода до сих пор отличная, ночью тепло, воздух свежий, гладкий, и звезды видны, и Марс.

Мухи накусали шею, и я проснулся. Было неприятно чувствовать на коже их липкие шаги, я сходил на кухню, вылил на шею ковшик воды. Мама прореживала в огороде клубнику, рядом с ней возвышалась горка ржавой и усатой клубничной ботвы.

Клубники у нас много, мама намяла ее с сахаром, клубничная толченка лучше всякого варенья. Если положить две столовых ложки в стакан, надавить туда же мяты, размять пару можжевеловых ягод и залить холодный минералкой, получается клубничный мохито, вкуснейшая штука. Даже Шнырова его ценила,  не говорила, что в Сантьяго наливают лучше. Клубники у нас много, а прореживать ее и обрывать усы невероятно нудное занятие. Так что я воздержался в северное окно.

Ветер лениво гонял по улице сбившийся в комки пух, он светился от утреннего солнца, золотые цыплята, стая бездомных шаровых молний. Забавно, тополя давно отцвели, а пух откуда-то валится.