Осенняя лихорадка

Лицо человека было знакомо, но имени я не помнил. Он сидел с двумя бутылками вина и уже не мог пить один. Мой компаньон, радуясь, что я прогнал его одиночество, тоже стал жадно хлебать, как и я, горячими глотками втягивая внутрь смертоносную лаву, которая все равно вскоре должна была исторгнуться обратно. Потом он дико захохотал и неожиданно громко запел. О чем он пел, было не важно, песня была неуправляема, как вибрация сирены. Он буквально утопил весь мир в истеричных звуках, словно одуревший гипокентавр. Наверняка чудовище гонялось и за ним.

Сбежав от собутыльника, по песьи завывшего на луну, я долго не ощущал ни времени, ни пространства, пока боль ни кольнуло сердце. Оглядевшись, я понял, что стою у кафе. За широкой витриной сидела она и увлеченно разговаривала с полысевшим брюнетом. Они переглядывались, словно были одни на этой Земле.

И тут я почувствовал, как когтистое жало вонзилось в спину и угодило прямо между сердцем и позвоночником. Чудовище подцепило меня и потащило вниз по улице. Натыкаясь на редких прохожих, на фонарные столбы и деревья, я испытывал ужасные муки. Где-то через квартал я соскользнул с ядовитого когтя и, затаившись в подворотне, достал настойку. Перевел дыхание и приложился к пузырьку. И тут заговорили почки. Понимаете, почки!

– Что толку расстраиваться, – сказали они, – произойти может что угодно. Голод сменяется сытостью, трезвость опьянением, а боль наслаждением. Можешь выбирать что угодно, а получишь только то, что заслуживаешь. Выбирая путь, ты выбираешь и трудности этого пути. Разве тебе нужны более убедительные доводы, чтобы развеять наваждение. Разве…

– Хватит, – сократил я речь почек и выпил.

Что толку болтать, тем более с почками, и забивать голову их идеями. А что же занимало её? Вряд ли сейчас за столиком кафе она размышляла о том, кто такой Страж Колесиков или представляла себя в роли светской дамы при дворе Альфонсо Неаполитанского, алхимика и покорителя Шамбалы. Раньше я думал о ней, о моей женщине, как о таинственной книге, которую невозможно понять, не перечитав несколько раз. Таких мало. Магнетизм её, изощренный ум и лоно удобней бристольской почтовой кареты – хотя и не самое лучшее ложе для утомленной головы мечтателя. Но чего желать еще? Но мой путь лежал поверх этого мира, мне грозило повторить судьбу Элиас Кастреля, который обошел почти все населенные пределы круга земного бытия и стал не почитаем за то, что презирал свой век.

Под моими ногами вновь замелькал мокрый тротуар освещенного проспекта. Остановившись у яркого рекламного щита с эффектной женщиной, я краем глаза заметил другую – она пересекла дорогу и остановилась у киоска с мороженым. Кому может прийти в голову есть мороженое в такой промозглый вечер? Только таким горячим как я, блуждающим в теле, как в водолазном костюме. Наблюдая за девушкой, я нащупал в кармане словарик английского языка, который таскал ради развлечения, гадая по нему. Первое, что открылось – слово “meet, – ing” – «встречать, встреча».

– Отлично, – сказал я, – пора встречать. Пойду, познакомлюсь с любительницей холодных сладостей.

Но не успел я сделать пару шагов, как меня окликнули. Встретить знакомых на пятачке в центре города было не так уж трудно. Здесь все варились в одном котле, присыпанные одной приправой. Я обернулся и в изумлении замер – такие встречи бывают знаковыми. Этого человека я мог увидеть только во сне или в следующей жизни. Мы расстались в другом городе и очень юными, перед той чертой, за которой у каждого свой сон жизни.

Один из друзей детства исчез из поля зрения, не оставив следа. Он бросил наш школьный ансамбль, где играл на ритм-гитаре, а я напевал мелодии, сочиняя простенькие тексты на языке жителей далекого Альбиона. По несколько загадочных фраз на песню: “oh, pressing time, i am feeling fine”. В общем, мы балдели от Stooges, Velvet Underground и Syd Barret. Как сейчас вижу, наш ансамбль возвращается на последней электричке с музыкального вечера, мы сдобрены вином и марихуаной. В пустом вагоне дорога пролегла через вечность. И вокруг той точки, где мы двигались, лежали бескрайние равнины, никем ненаселенные и неизученные. А в том, что мы пересекали эту вечность вместе и в обнимку с музыкальными инструментами, был знак особого родства.

Насколько мне было важно вспоминать это теперь, настолько тогда это воспринималось как божественный дар, а не как яичница. Screaming-egg, how i like my screaming-egg. В последствии такое случалось не раз, и не только со мной – сколько дружеских объединений время пустило под откос, как ненужный бронепоезд. Ну, да оставим это. Хочется вспомнить, как за нашим ансамблем помимо таланта, желания похулиганить и привлечь внимание, стояло желание похоронить унылое течение жизни. Но чудесному разгильдяйству пришел скорый конец. Вернее, совместному разгильдяйству, по отдельности мы еще долго склонялся к этому увлекательному занятию, мало интересуясь, как там остальные. Каждый был уверен, что создан для большего.