Осенняя женщина

— «Сижу на камне и с восторгом мысленно переживаю дни 7-16 авг., проведенные в Крыму с моею цыпкою и…» Непонятное слово…»… Скорее бы приходило I/X! Осмотрел три завода. Куфнер в отпуску — очень досадно! Пользы масса. Много новых знакомств. Крепко, крепко целую. — Твой В. " И кого же целует В., да еще и крепко? Так… «Ея Высокородию Анне Федоровне Беклешовой. Феодосия. Земская ул., д. Костова». Н-да, пользы масса и восторга. А ныне — на помойке… Х-хе! Помнишь, как статуэтку гарднеровскую нашли? А Екатеринослав у нас, братец ты мой, Днепропетровск нынче. А может и наоборот. Черт их разберет.

На другой стороне шоссе, напротив того места, где восседал Старов, остановился белый бульдогообразный джип с никелированной рамой на радиаторе. Почти в бампер ему ткнулся темный приземистый, хищного вида лимузин. Блеснув в свете фонарей, открылись дверцы.

— Ну вот, опять, — вздохнул Старов. — Ну почему я? А, Господи?

Четверо пассажиров — две женщины, двое мужчин — уже толпились на обочине, что-то обсуждая, сначала негромко, затем все более разгорячаясь. Вот уже мужчины принялись размахивать руками в опасной близости у лиц друг друга, а женщины старались их успокоить.

— И почему я их не люблю? Или это та же старость с ее брюзжанием и раздражительностью? Пожалуй нет, а, Джейсон? Ну тогда почему? Если честно? Потому что они богатые, сытые, самодовольные? Нет… Я тебе так скажу: они оскорбляют мои эстетические чувства! Хм… После того, как я сам выбрался из помойки… А может дело в том, что я неудачник? Я ведь тоже хотел разбогатеть, да! Но увы… И я даже понял в конце концов, почему мне не стать богатым. Я просто не знаю, что делать с деньгами. Залиться водкой? То-то… А коли не знаешь, что делать с деньгами, братец ты мой, они к тебе ни за что не пойдут. Или пойдут, но ненадолго. Быстро сообразят, с кем имеют дело. А стало быть, дело не в зависти. Определенно — в эстетических чувствах. Оскорбленных и униженных…

Старов вновь достал фляжку, уронив третью открытку. Приложился, хлебнул, захватывая губами стекло винтовой нарезки.

— Уух!.. Но отдавая должное квазисправедливости этого мира, спешу заметить, что и они, эти милые ребята, в свою очередь, душевных чувств ко мне не питают. Нет, не питают… Если их взгляд и падает на меня, случайно, они инстинктивно понимают — это чужой! И видят в тебе досадную помеху, раздражающую. Или забавную, но в целом — лишнюю. Или просто прикидывают, насаживая на взгляд, как на вертел, ценность твою. Ах, дьявол! И ведь приходится терпеть… А бывало… Эх, как бывало во времена-то старинные! Скажем, не понравилась музыка, которую некто, предположим, заказал для дам-с. И ты, эдак, подходишь и громогласно заявляешь: «Вы, сударь, сделали невежливость, так не угодно ли извиниться. Иначе будете иметь дело со мной». И тебе в том же духе ответствуют: «В чем извиняться, полковник, я не знаю. Что же касается Вас, то я к вашим услугам». «Так до завтра». И завтра поутру, братец ты мой, на двенадцати шагах (не на шести, Боже упаси, не бретеры, чай!) — ахх, взлетели вороны с ветвей, осыпая пушистый снег прощальной завесою… И ты отмахиваешься от пули, которая с тобою, Старов, летит уже в вечность; открещиваешься от смерти, с которой уже неразлучен… Но честь!

Старов смахнул набежавшую слезу, выпил.

Между тем ссора на шоссе разгоралась нешуточная. Крепкие молодцы петухами наскакивали друг на друга, девицы удерживали их от кровопролития. В мертвящем свете ртутных ламп машущие руками фигуры выглядели призрачно.

И вдруг звонко над дорогой разнеслась пощечина. Одна из девиц, взвизгнув, отлетела к колесу лимузина.

— Ну, так и знал, ну так вот и чувствовал! — Старов вскочил на ноги и посмотрел на Джейсона. Пес виновато опустил голову. — Да? Видел? Видел? Ну что? Ударили женщину! Понимаешь ли ты, что в твоем присутствии ударили женщину? Ну, вот что делать, а? Скажи, что? — Старов заметался вдоль ствола. — Тебе хорошо, ты эпилептик, у тебя в башке полторы мысли, да морда совестливая… А я? А мне каково? Мне-то что делать? Допустим, отговорки всегда найдутся. Да хоть бы вот и такая: ну какая это женщина? Давай даже вслух произнесем: ша-ла-ва. Шалава! Так их всегда на Руси звали, нечего морду воротить. И пусть они друг друга лупцуют… Тем более, что ты их не любишь… Но напрашивается и мысль иная. Ведь именно от них пойдут поколения сытые и здоровые, без комплексов. Мышцы нации! Ты вот на себя посмотри. Посмотри, посмотри! Что? Стыдно? То-то… Однако же нельзя забыть и… дуэль! Тоже и предки наши, не слабые люди были. И при том в своих палили, не в таких вот чужаков. Н-да…

Старов остановился, присел, вновь извлек фляжечку.

— И что самое подлое — вот так мы с тобой можем рассуждать до бесконечности. Тут нас хлебом не корми, — зло сказал он. — Ибо не ведаем, что есть черное и белое, но зрим массу оттенков, в которых копаемся и тонем, тонем, исчезаем, оставляя после себя лишь круги, но не действия. А эти, — он кивнул в сторону шоссе, — эти четко знают, что хорошо, что плохо. Что хорошо и плохо лично для них. Мы же… Черт!

Старов вновь вскочил.