Осенняя женщина

— Но ведь женщину ударили! И вообще они мерзавцы. Несомненно уверены, что никто не вмешается. И ты, — он укоризненно посмотрел на пса, — ты тоже уверен, что я не вмешаюсь, да? Только честно? Не вороти башку… Не вмешаюсь… А вот постой…

На свет показалась знакомая фляжка.

— Да, для храбрости. Что ж, коли иначе нельзя? И пусть, для храбрости… Но ведь поступок! Вот что ценно» Ведь это, братец ты мой, полет!

Спрятав фляжку, он двинулся к шоссе.

— Тут самое главное — решительность и немногословность. Без всяких там… А… а просто подойти и сказать: «Вы, сударь, сделали невежливость…». Хм, невежливость… Ничего себе невежливость. Шалаве этой в ухо — тресь! Вот тебе и невежливость, слышь, Джейсон? Ах, какая чертовка луна. Присмотреть бы за ней надо, присмотреть… Я бы согласился на такую работу…

Старов обернулся. Джейсон так и сидел у поваленного клена. Под задними лапами собаки растекалась лужа, клубясь легким паром. Пес уже года полтора как забыл, что надо задирать лапу и метить территорию, утверждая право свое.

— Однако ж, что это я, прямо вот так, через дорогу… Поступок поступком, но надобно же и цивилизованным человеком оставаться.

Вернувшись к стволу и прихватив пса за ошейник, Старов направился к подземному переходу. В гулкой ночной тишине тоннеля когти Джейсона клацали зловеще.

— А ведь ходили мы уже с тобой эдак пару раз, помнишь? Ходили мы походами. Хм… на разборки. Из-за чего? Не помню, право. Да и не хочу помнить. Чисто по Фрейду. Не хочу — и все тут. Помню главное — вершилась несправедливость. Попрание. Оскорбление и поругание…

Джейсон заартачился и уселся.

— Ну посиди, посиди, — не стал настаивать Старов. — Посиди… Да и я пока… подолью, так сказать, масла в огонь. В огонь доблести. А то она, понимаешь ли, братец ты мой, как-то испаряется с каждым шагом. Стыдно, но признаюсь.

Старов привалился к стене тоннеля и рассмеялся. Хриплое эхо заметалось в каменной пустоте.

— А прошлый раз, помнишь, шли мы вот так и даже дошли… До первой попавшейся палатки. Где и затарились водочкой. — Старов помрачнел. — И назю-зю-кались. Дабы заснуть беспамятно. А наутро скверное настроение свое списать на похмелье… Идем, что ли?

Джейсон нехотя приподнял зад и затрусил вперед. Старов потащился следом, бормоча:

— И ведь в чем еще гадство. Ну пришли мы с тобой, допустим. Хорошо, пришли. И даже сказали положенное: «Вы, сударь, сделали невежливость…» Ну и прочее. Да ведь только расхохочутся нам в лицо, да еще и глумиться станут. — Старов остановился. — Или пакость какую-нибудь подстроят. Наверняка подстроят. Мы же с тобой в дураках и останемся…

Пес тоже остановился, обернулся.

— Вот видишь, сколько резоннейших доводов могу я тебе привести? Но только все это слова. А тут — женщину ударили. И защитить ее некому! Где власть предержащие? Где помазанник Божий? Пусть запретит дуэль! Но только пусть под скипетром его я заживу покойной и мирной жизнью. Но нет… Дуэль и только дуэль!

Старов решительно зашагал.

— И заметь, не ее, эту шалаву несчастную, Бог ей судья, иду я защищать у барьера. Но свое поруганное достоинство! И пусть для них убить меня пара пустяков. Но только и мне умереть — раз плюнуть! Да-с! Так что игра равна! И главное сейчас, самое главное — никакой болтовни и размазываний… Решительность!

И Старов целеустремленно начал подъем свой по ступеням из туннеля, не забыв прихватить пса за ошейник. Не замедляя шагов и бормоча про себя текст вызова, он двинулся вдоль обочины к автомобилям.

Сцену испортил Джейсон. Он вдруг затрепетал, закинул голову, судорожно выгнул спину и медленно повалился на бок. Оскалив клыки и обильно пуская пену из пасти, замолотил в воздухе всеми четырьмя лапами, словно улепетывая от жестокого припадка эпилепсии.

Человек медленно опустился на колени, положив ладони на судорожно бьющееся тело пса…

Старов скончался от острой сердечной недостаточности спустя три месяца, в такое же полнолуние. Хочется верить, что он оказался там, где и хотел, в должности смотрителя.

О судьбе собаки ничего неизвестно.

В САМОМ КОНЦЕ

— Ты зол, — сказала она.

— Ты спиваешься, — сказала она.

— И шутки у тебя, как у салдофона, — сказала она. — И книжку ты уже давным-давно в руки не брал.

Она еще много чего говорила.

А потом совсем обиделась и сказала:

— Я тебя ненавижу.

Потому что он всего-то и сделал, что сделал ей предложение. Так они стали мужем и женой. Такими мужем и женой.

Через год совместной жизни они уже почти все поняли, и она сказала:

— А ты — дурак!

— Знаю, — был его ответ.

— И кретин.

— И это знаю.

— А также мерзавец, сволочь и подонок.

Расплакалась.

— Знаю, знаю и знаю, — сказал он.

И она ушла от него. Но это его уже не интересовало. Он думал о другом. Он думал: " Сколько о себе за всю жизнь наслушаешься, право… Но ведь так и помрешь, не зная, кто же ты на самом деле».

ОРЛИК

Лейтенант уже целый год был лейтенантом.

— Можно опустить уши у шапок, — сказал он, идя вдоль строя.

Курсанты-первогодки, брякая лыжами и автоматами, торопливо снимали шапки, обнажая стриженые макушки, над которыми закурился легкий парок.