Осенние перелеты (сборник)

Скачут вокруг Леньки собаки, приближаются к нему вплотную, чтобы его в нос лизнуть и еще как-нибудь выказать собачью радость. Гонит их от себя Ленька, отпихивает и хохочет. Только Казбек, собака серьезная, вожак, к нему ласкаться не лезет. А больше всех лезет Жулик, лохматый и звонкий. Вдруг собаки остановились, уши насторожили и прянули в тундру. Почувствовал Ленька тревогу в сердце, соскочил с бочки, побежал вслед за собаками. А бежать и не нужно. Идет по лощине прямо на собак олененок. Идет, качается на ломких ногах. Голову опустил. Ленька кричит собакам:

«Назад! Назад!»

Стали собаки, окружив олененка кольцом. Рычат, поскольку все, как одна, ездовые и охотничьи. Ленька их растолкал – они рычат, – подошел к олененку, а шкура у олененка серая, даже багровая и шевелится.

«Гнус», – догадался Ленька. Провел рукой по спине олененковой. Олененок вздрогнул, рука вся в крови. Ленька с себя свитер стянул, стал им хлестать олененка и тереть, чтобы гнуса раздавить. Потом, охватив его шею руками, потянул к воде, к морю. Идет олененок, от гнуса слепой. Следом собаки идут, хвосты поджали – почувствовали привыкшими к людям сердцами, что в эту минуту лаять не следует.

Ленька завел олененка в воду. Поливает его из ладошек, и мошка стекает, как серая краска. А там, где мошка слиняла, – шкура олененкова становится белой. Моет Ленька олененка. Глаза отмыл. Из ушей гнуса выгнал. Стоит олененок белый, слабый-слабый. Глядит на Леньку большими лиловыми глазами.

Застрекотал сон. Побежали непонятные быстрые картинки, как иногда бывает на кинопередвижке с изработанной лентой.

Вдруг картинка хорошо пошла, но другая уже.

Видит Ленька себя и веселого олененка совсем здорового. И уже зовут его Васька, и уже он бодается с Жуликом и тычет губами в Ленькины ладони – хлеба просит.

Осенью, когда уходили оленьи стада из приморья, где летом мошкары меньше, в лесотундру, где зимой корма больше, ушел и Васька вместе с ними.

Может, снова придет…

* * *

– «Фиалка», отряд с кораблей вышел на лед.

– «Фиалка», отряд с острова вышел в пролив.

– «Фиалка», я – «Парус», все три отряда соединились.

Следите за нашими позывными.

– Я – «Фиалка». Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, как у вас?

– Ничего, сестренка, терпим. Пробоины заделали брезентом. Скоро самолет занесет снегом – будет теплее. Штурману плохо, сестренка… Соображаем чайку погреться.

Рая уставилась на окно, на цветок – бегонию королевскую.

– Не кисни, – сказала Клава. – Наша работа такая – держаться.

* * *

На зимовке Соленая Губа гидролог Чембарцев сидел за столом с градусником под мышкой. На столе самовар пофыркивал. Напротив Чембарцева Степан Васильевич сидел с двустволкой в руке.

– Не беги, не беги. Пальну. Дробь бекасиная – сильно не поранит, но и скакать не захочешь.

– Враг ты, Степан. Колода ты. Дети гибнут…

– Не поспеем. До поселка больше ста километров… Покажи температуру.

Гидролог вытащил из-за пазухи градусник, посмотрел и сунул его в стакан с чаем.

– Последний градусник загубил… Сиди, говорю!

– Я – гидропост Топорково, – сказал приемник. Чембарцев и Степан Васильевич разом вскочили.

– Я – гидропост Топорково. «Фиалка», Чембарцева больше не кличь. Он у нас лежит на печке, мазью намазанный. Обморозился он, Раиса. Посылай ему вездеход с доктором. Ты поняла? Это я, тетя Муся с Соленой Губы. Так что не беспокойся… – Приемник закашлялся с присвистом и тяжело задышал.

– Мария, – выдохнул Степан Васильевич. – Ух, Мария…

– Жива, – прошептал Чембарцев.

– Зимовка Соленая Губа, слушай меня, – сказало радио голосом сморенным, но со строгостью. – Степан, ты слышишь? Это я. Я тут, на Топорково. Я когда выходила, пургу объявили. Я и подумала: с ребятами я еще потом разобраться успею, а гидропост нараспашку, собаки голодные, да еще пурга греха понаделает – и повернула сюда. Евгению скажи, как очнется, – я собак в избу загнала. Сейчас печь затоплю – накормлю.

– Вот! – крикнул Чембарцев. – Она против ветра шла – одна! Женщина! А мы на машине.

– Степан, я тебе говорю: простыни сними. Сними простыни – пургой унесет. Ух, Степан. У меня на мороз повешены…

– Я – «Фиалка». Вызываю гидропост Топорково. Тетя Мусечка, спасибо тебе…

– Пойду, раз велит, сниму простыни, – сказал Степан Васильевич. Надел шапку-ушанку, ватник надел и вышел. Со двора, крытого крепкой крышей, ворвался – холод и грохот пурги.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. «Фиалка», как там V вас? Как в проливе?

– Я – «Фиалка». Пока ничего не известно. Как вы держитесь?

– Штурману очень плохо. Другим раненым тоже. Холодно…

Чембарцев схватил полушубок. Обмотал шею шарфом. Когда он надевал шапку, которая не налезала на его забинтованную голову, в избу вошел Степан Васильевич.

– Какие простыни! И столбы повалило… Ты куда это вырядился? Опять?! – Степан Васильевич потянулся к ружью.

– Сколько от нас километров до самолета? – спросил Чембарцев, напялив, наконец, шапку на голову.

– Километров сорок. А что?

– Плохо им. Похоже, штурману совсем тяжело. Степан Васильевич повесил ружье на стену.

– Ты дома будь. Попробую собак поднять.