Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

Шли годы. Владиславик рос, а Катя взрослела. Андрей Валентинович по-прежнему уделял много времени работе, а когда был дома, занимался с сыном. Он с ним играл в дурацкие игры с визгами и хрюканьем, или сказки читал. Между прочим, ей папа сказки никогда не читал, вспоминала Катя. Игрушек у Владиславика было очень много, детская была завалена игрушками. Всё, что имелось хорошего в местном Детском Мире, было куплено. И из каждой командировки отец привозил новые игрушки, такие, которые в Таргани никто и не видывал.

Катя не завидовала Владиславику, она просто не понимала: куда столько? Она давно перестала ревновать отца и к Норе и к их сыну, она отгородилась от них подругами, книгами и школьными уроками. Училась Катя хорошо. А что ещё делать девочке в богом забытой Таргани?

Однажды, Катя заканчивала десятый класс, а Владиславику исполнилось девять лет, папа с Норой ушли к друзьям в гости, а Катя осталась в квартире с братом. Она что-то учила по химии, как вдруг на кухне раздался истошный крик Владиславика. Катя опрометью бросилась на кухню и увидела такую картину: мальчишка бегал по кухне из угла в угол как сумасшедший, выпучив глаза и тряся рукой. И орал дурниной. Он обжёгся, когда хотел снять с плиты жестяную крышку, в которой топил сахар, чтобы сделать себе леденец. Расплавленный сахар перетёк с крышки на конфорку и вся кухня наполнилась едким дымом.

— Идиот! — закричала на него Катя, — В серванте конфет полно шоколадных, а он дурацкими экспериментами занимается! Оголодал, ублюдок?!

Владиславик заорал ещё громче.

Катя выключила плиту, столкнула с неё тряпкой пузырящееся варево Владиславика. Потом поймала брата за запястье, и, открыв кран с холодной водой, сунула под струю его обожжённую руку. Боль отступила, и пацан немного успокоился, но когда Катя закрыла кран, Владиславик снова заплакал.

Пришли папа с Норой, а Владиславик весь в слезах. Кате попало за то, что она не следила за братом, а Владиславик спросил у отца, глотая слёзы:

— Папа, а кто такой ублюдок?

Андрей Валентинович зло посмотрел на дочь, но ничего не сказал, а когда Нора увела сына дорёвывать в родительскую спальню и смазывать какой-то мазью ожог, папа пришёл в Катину комнату и спросил:

— Как долго это будет продолжаться, Катерина?

— Что именно?

— Почему ты ненавидишь брата? Почему ты ненавидишь Нору, меня, всех нас? Почему ты назвала Владислава ублюдком?

Катя пожала плечами:

— По привычке.

— По привычке? — разозлился отец, — Так ты, что же? Ты его всегда так называешь?

— Мысленно, — слегка испугалась Катя.

— Мысленно? — отец от неожиданности сел на письменный стол.

…Андрей Валентинович снова подошёл к окну и снова надолго замолчал, глядя в пасмурную серую даль ноябрьского утра.

— Мне бы понять тогда, что я неправ, — продолжил он от окна, — неправ с самого начала. Когда о дочери забыл, когда Нору в дом привёл… На пустом месте такая ненависть, какая была у Катюши ко мне, к моей жене, и к моему сыну, не возникает. Всегда есть причина, и, как правило, эта причина в нас самих. Только мы её не видим. Позже прозреваем. Позже… когда уже ничего исправить нельзя. Или можно, но для этого придётся жертвовать чем-то другим. Или кем-то другим. А иногда и жертвы ничего не решают.

Самсонов вернулся к журнальному столику, взял бокал, подержал в руках и поставил назад.

— Мне восемьдесят, — сказал он. — Когда Катюша родилась, мне уже сорок три было. Поздний ребёнок, можно сказать. Обычно поздним детям родители всю любовь отдают, а я не отдал. В работе был по уши, только о работе и думал… Нет, Катю я любил всегда, но как-то… традиционно, без надрыва и самопожертвований. Должен любить, и любил…

А когда Владислав родился, я уже в колее был: с работой полный порядок, перспективы радужные, можно и о семье подумать. Я, наверное, с ума сошёл, а может, отцовское чувство во мне, наконец, проснулось окончательно. Вот только я его неравномерно между детьми распределил, чувство это. Владиславу почти всё, а Катюше, что осталось… Тогда я очень разозлился на дочь из-за этого слова — «ублюдок». Наорал, и… Глупость я большую совершил, Алексей, деньгами её попрекнул. Сказал: мол, живёшь на мои деньги, на всём готовом. Самостоятельную и независимую из себя строишь. Вот посмотрел бы, сказал, как ты без нас, без ублюдков, прожить смогла. А она мне в ответ: посмотришь. И отвернулась, больше ничего не сказала. Позже понял: она от меня тогда совсем отвернулась…

Время к выпускным экзаменам шло. Окончила школу, уехала сюда. Даже на проезд денег от меня не взяла, где-то заняла. Здесь в торговый поступила, окончила с красным дипломом. Пока училась, я ей помощь неоднократно предлагал. Отказывалась. И, когда решила после окончания института свой бизнес организовывать, я снова к ней приехал и денег хотел дать. Я тогда своё предприятие акционировал, денег у меня немеряно было. Опять отказала. Я сама! Ты, говорит, хотел посмотреть, как я без тебя существовать буду? Смотри. Только со стороны. А миллионы свои тебе есть на кого тратить…