Осенний мост

Ныне я говорю вам, князь Киёри, что вам нечего бояться. Гэндзи будет жить необыкновенно полной жизнью; ему будет сопутствовать ясность мысли и нерушимость цели. Он будет истинным самураем, и с мечом в руке поведет свой клан в битву, как в древности, и одержит победы, о которых будут говорить много поколений спустя. Его будут любить женщины несравненной красоты и великого мужества. Его потомки тоже будут героями. Пусть в вашем сердце воцарится мир, мой господин, — ваш род будет продолжаться куда дольше, чем я способна заглянуть.

Киёри опустился на колени. Плечи его задрожали, а дыхание сделалось судорожным; он разрыдался, и слезы его закапали на циновку, словно дождь во время внезапно налетевшего шквала. Честь его наследников была для него важнее собственной чести. А знание о том, что их род будет продолжаться и дальше, было важнее судьбы его непосредственных преемников. Сидзукэ сказала ему то, что он больше всего жаждал услышать.

Госпожа! — донесся из-за двери голос Аямэ. Сидзукэ тихо отошла от плачущего Киёри и выглянула из комнаты.

Да?

Аямэ ухитрилась заглянуть в комнату, прежде чем дверь закрылась. Она слышала, как ее госпожа с кем-то разговаривает. Но в комнате никого не было.

Враги начали выдвигаться в сторону замка в боевых порядках, — доложила Аямэ. — Ночная атака. Должно быть, это дело рук Го. Он всегда отличался нетерпеливостью. Через несколько минут они пойдут приступом на ворота и внешние стены. Нас слишком мало, чтобы удержать их. Кэндзи и самураи собираются устраивать ловушки и засады во внутренних двориках и коридорах. Я вместе с другими вашими придворными дамами встречу врагов у подножия этой башни. Мы заставим их заплатить кровью за каждый шаг наверх. Но нас мало. Со временем они все же доберутся до этой комнаты. — Взгляд Аямэ метнулся от лица Сидзукэ к ее животу, а затем она с мольбой взглянула в глаза госпоже. — Вы сказали, что ваш ребенок переживет эту атаку.

Да, она ее переживет.

Госпожа, что мы должны сделать, чтобы этого добиться?

Будь такой же храброй, Аямэ, как и всегда, и делай так, как ты сказала. Заставь этих предателей умыться кровью. Верь в то, что я тебе сказала — сбудется. Вот и все.

Госпожа, у вас «посетитель»?

Сидзукэ улыбнулась.

Я думала, ты не веришь в посетителей.

Слезы заблестели на глазах у Аямэ, а потом потекли по ее совсем еще детским щекам.

Я обещаю верить во все, что вы мне скажете, моя госпожа.

Ты была мне верным и любящим другом, Аямэ. Когда я уйду, помни обо мне, а когда моя дочь подрастет, расскажи ей обо всем. Ты это сделаешь?

Да, — отозвалась Аямэ, задыхаясь от обуревающих ее чувств. Она склонила голову и умолкла, не в силах сказать более ни слова.

Сидзукэ вернулась обратно в комнату, где ее ждал князь Киёри. Он уже взял себя в руки и теперь поднес что-то к губам. Судя по тому, как были сложены его пальцы, это была миска. Суп, отравленный желчью рыбы-луны.

Тысячи голосов взвились в военном кличе и затопили собою ночь за окном.

Прошлому и будущему предстояло вот-вот встретиться в смерти.

1867 год, дворец князя Саэмона

На сегодняшнем заседании произошло кое-что очень любопытное, — сказал князь Саэмон своему управляющему. — Князь Гэндзи предложил принять новый закон.

Что, еще один? — спросил управляющий. — Он явно заразился от чужеземцев их болезненным пристрастием к созданию законов. Им нужно столько законов, потому что у них нет руководящих принципов. Гэндзи настолько стремится уподобиться им, что оказывается от традиций наших досточтимых предков.

Несомненно, ты прав. Но если даже отрешиться от этого, закон, который он предложил, чрезвычайно любопытен.

В самом деле?

Он хочет отменить установления, угнетающие отверженных. Более того, он желает запретить даже использование термина «эта».

Что? — Лицо управляющего потемнело, как будто у него мгновенно выросло давление.

Да, и заменить его термином «буракумин». «Люди деревень». Очаровательно, не так ли?

Мой господин, неужели он действительно заговорил об этом в присутствии собравшихся князей?

Да, — отозвался князь Саэмон, с удовольствием вспомнив, какой у всех сделался потрясенный вид — кроме него самого, да и то исключительно за счет его нерушимой привычки сидеть на заседаниях с таким видом, словно он заранее все одобряет.

И что, никто не возразил?

Князья Гэйхо, Мацудайра, Фукуи и некоторые другие вышли прочь. Князь Гэндзи нажил себе нескольких новых врагов и позаботился о том, чтобы не потерять старых.

Но что могло заставить его совершить подобную глупость? Неужели он наконец-то сошел с ума?

Он сказал — и это звучало весьма убедительно, — что никакие западные страны, и в особенности самая сильная их них, Англия, никогда не примут Японию как равную, пока в ней существуют законы против отверженных. Это нарушает нечто, что чужеземцы именуют «правами». Он сказал, что англичане не уважают индусов, невзирая на их древнюю и богатую культуру, именно по этой причине.

На лице управляющего отразилось беспокойство.

Я надеюсь, вы его не поддержали?