Осенний поход лягушек

— Набрала я корзинку. Вдруг с левой и правой стороны свистки. Пришел народ, а я боюся, прикорчилася за лесинки и все лежа брала бруснику, чтобы набрать корзинку и идти домой. Народ так и кипит. Мужичье. Свищут. Добрала я корзинку и все шла по болоту, боялась я этих мужиков.

Тут попалась мне клюква. Крупная, чернехонькие кочки. С избу местечко. Я разостлала платок и все в платок стала ссыпать. Набрала килограмма два, а всю клюкву не обрала и говорю — это я завтра приду и наберу. Я иду с клюквой, стемняется.

Вдалеке, вижу, не то человек, не то медведь. Я и говорю — не знаю, кто там. Это, я говорю, Мариша, наверное, берет ягоды, а меня не взяла.

Подхожу близко: «Эй, давай, пойдем, хватит нам!»

А он опустился вниз и давай воду в канаве пить, и вода булькала. Я и пошла мимо него по тропочке.

Во, Мариша вспотела, ягод бравши, ужарилася, что в канаве воду пьет.

Потом я пошла к Марише, к подружке, и спросила — это ты шла с ягодам, а меня не взяла, ты на Гладкий Бор ходишь, мне ничего не скажешь!

А она мне и сказала — что ты, Нюша, я позвала бы тебя.

Мариша, я догадалася, так это медведь!

Дубом шел, большущий, высокий, что человек с горбышкой, горбышка, как котомка, подвешена. Ягод наелся и пить захотел, пошел в канаву пить.

Если бы я на него наткнулась, он тронуть бы не тронул, а испугаться — испугался бы.

Это у меня на муравьев были бутылки поставлены. Подхожу я, а там медведь мои бутылки раскидал и в муравейнике роется.

— Ах ты черт! — кричу ему. — Сейчас старух напугал и меня тоже напугать хочешь!

Как он бросился прочь, как я его гнала по этому шелепнику!

— Держи, держи! — я кричу.

Никто здесь просто так по лесу не ходит. Баба Нюша предпочитает «прикорчиться за лесинки» и лежа брать бруснику, чем попадаться на глаза пришлому народу. «Навалилась котлованщина» — как она однажды сказала. Зато она не отказывает себе в удовольствии послать вслед удирающему медведю заливистое классическое охотничье улюлюканье.

«Народ так и кипит. Мужичье. Свищут». Да еще свистки слева и оправа. Почему она боялась? — кстати, первый и единственный раз услыхала я от нее это слово. Невообразимый шум, поднятый в ее лесу, возможно, ей показался и вовсе невыносимым, привыкшей к одиночеству и тишине.

По-видимому, и «котлованщина», очутившаяся в этом глухом лесу, чувствовала себя не очень уверенно и подбадривала себя чрезмерной шумливостью и ох как боялась отстать от своих и заблудиться в чужих местах. Чем глуше был лес, тем громче свистели эти мужики.

Боязливая котлованщина быстро схлынула, но уже в сумерках возникла какая-то фигура, куда более понятная и спокойная, занятая тем же самым делом, с такой же котомкой, в надвигающихся сумерках нетрудно и перепутать, все заняты запасами на зиму — у кого в загорбке отложен жирок на зимний сон, у кого короб за спиной на зимнее пропитание.

Тут впору и посмеяться над незадачливой Маришей, которой не приходилось, кажется, слыхать о знаменитых увещеваниях, охлаждающих пыл влюбленных женщин, которым предписывалось никогда не пить из канав и луж. Хорошо Марише на исходе дня предательски хлобыстать водичку, стоя по колено в канаве, а потом забраться в ельник и спать, перед тем как отбыть обратно в свою Новгородскую область.

Итак, баба Нюша обозналась. Она приняла встретившегося в лесу медведя за ивишевскую Маришу, которая иногда заходила за ней и они отправлялись за ягодами. Случалось, что баба Нюша гостила в Ивишеве, которое находилось за речкой, но относилось уже к другому району и даже к другой области.

Понятие границы завораживает. Что-то есть необъяснимое в стремлении хоть краем глаза взглянуть на сопредельную сторону.

В ясную погоду где-то с какой-то горы за Батуми, говорят, можно увидеть Турцию, а с песчаных дюн вблизи Тойлы кто-то видел очертания Финляндии.

Однажды мое дурацкое любопытство вызвало серьезные подозрения на мой счет. Это было в городе Чите, центре Забайкальского военного округа.

Я тогда выискивала статейные списки преступников, кандалы ножные николаевского времени, клейма с надписью «кат» — одно такое клеймо прокололо почти насквозь довольно толстый блокнот — средняя буква на лоб, крайние — на одну и другую щеку.

И вот когда я к вечеру вернулась в гостиницу, выяснилось, что поесть больше в городе негде как только в находящемся неподалеку новом ресторане.

Я уже доедала свое второе, когда два летчика попросили разрешения занять места за моим столом. Постепенно мы разговорились, я расспрашивала о диких степях Забайкалья, о чем же еще, часть, где они служили, находилась где-то у китайской границы.

— Даурия, знаете станцию Даурия? — говорили они. — Вон в той стороне.

— Как интересно! А скажите, пожалуйста, вот вы летаете, высоко поднимаетесь, там, наверное, и Китай видно? Что там?

И тут мои лейтенантики поставили свои рюмки на стол, переглянулись и замолчали.

Я начала что-то плести про турецкий берег, про землю, которая вроде бы и точно такая, а все равно интересно, но они меня не слушали. Внезапно старший перебил меня:

— Как же вы не знаете Даурии? — Это он решил окончательно меня разоблачить.