Осенний полонез. Сборник рассказов. Лирика, драма, ирония, юмор

Степной ветерок, надышавшись на просторе ароматов трав и цветов, юрко носился между терриконами и копрами донецкой шахты, создавая маленькие, но неприятные пылевые вихри. Здесь обитали уже другие запахи: угля и породы, мазута, железа и подземной воды, насыщенной чем-то кислым. Серые постройки, вагонетки, рельсы, кабели и другие неотъемлемые атрибуты угольного предприятия изнывали под летним зноем и казались заброшенными…

Когда над шахтой нависла более чем реальная угроза закрытия, Пофигеев, как бухгалтер, пусть и рядовой, знающий финансовое состояние родного угольного предприятия получше простых шахтёров, засуетился заблаговременно. Был он человеком ещё не старым: только перевалило за сорок. Лёгкая полнота и наметившаяся плешь придавали солидности и в некотором смысле должны были поспособствовать в скором трудоустройстве, ежели чего… Да и профессия навевала оптимизм, потому как была востребованной. Покладистая жена и подрастающая дочь, с которыми проживал в двухкомнатной квартире кирпичного пятиэтажного дома, тоже не могли препятствовать, скорее наоборот. Может и остался бы бухгалтером Афиноген Петрович, пусть и на другой шахте, с регулярной выплатой зарплаты, или в офисе какой-нибудь коммерческой фирмы, где денежки выдают не только в конверте, да соседка, баба Параска, подтолкнула с насиженного места в бизнес, точнее в торговлю.

Такое частенько случается в жизни, когда кто-то или что-то толкает нас на деяния не всегда оправданные, но подкреплённые, как правило, нашими внутренними особенностями, как в строении ума, так и души. Эти особенности у каждого человека свои, но есть и общие. Над Пофигеевым, похоже, порезвились и поглумились эти, общие…

К полноватой, но подвижной, с добродушным лицом, бабушке, начинавшей своё “дело” с торговли подгоревшими семечками перед входом в “дикий” колхозный рынок, Пофигеев приглядывался давно, с начала перестройки. До этого особого внимания не обращал на соседку со второго подъезда: бабуля как бабуля! При встречах всегда здоровается, причем с заметным поклоном, и даже улыбается, правда по-особенному, с хитринкой в тёмных глазах. Из невзрачной одежды выделялся яркий цветастый платок, в котором она ходила в любую погоду, зимой и летом. Не раз Пофигеев покупал семечки у Параски (после которых, правда, всегда начиналась изжога), даже заговаривал о том о сём.

Первый звоночек прозвучал в начале августа… Тогда июльская жара не уменьшилась, а почему-то усилилась. Солнце раскалённым катком прошлось по всему живому и неживому, отчего город казался вымершим. Асфальт плавился и исходил паром. Деревья стояли понурыми и обречёнными. И только на городских водоёмах слышался детский смех и взрослые крики, которые вселяли в горожан оптимизм, что не всем так плохо, а кое-кому даже хорошо.

Проходя по утру на работу, как всегда мимо рынка, Афиноген Петрович привычно бросил взгляд на вход и остановился в недоумении, после чего невовремя вспотел в районе лопаток, – под широким зелёным тентом, у объёмного блестящего ящика-столика бойко торговала мороженым… Параска! Несмотря на ранний час – немилосердное солнце только выглядывало красным, палящим шаром из-за трубы теплопункта – жаждущих охладится и насладится вкусным продуктом выстроилась целая очередь. Бабуля проворно открывала и закрывала крышку стола-морозилки и с театральной улыбкой вручала исходящий холодным паром пакетик очередному счастливчику. На голове у мороженицы, вместо привычного платка, красовалась новенькая американская бейсболка!

Глядя, как Параска споро складывает денежные купюры в свой толстый кошелёк, Афиноген Петрович почувствовал нарастающий зуд зависти. Он представил свой душный кабинет, терпкие бумажные и иные казённые запахи, потные, ещё и напомаженные лица коллег, и ему перехотелось идти на работу. Тем более зарплаты уже не было целый квартал, и возможность её появления в кошельке Афиногена Петровича находилась под большим вопросом. А тут ветерок дует, хоть и не прохладный, и человек, вернее бабуля, держит в руках осязаемые денежки! “Молодец, женщина! – мысленно похвалил Параску. – А мне…” Пофигеев мотнул с досады головой и, пересиливая себя, поплёлся на работу.

Целый день был не в себе: папки валились из рук, компьютер не так считал, а голову не покидала возникшая навязчивая мысль: “Надо что-то менять! Не ждать же когда разгонят”. Коллега по несчастью, бухгалтер по учёту и взысканию алиментов, Фрося Сиплая, с надеждой поглядывала на обычно сосредоточенного Афиногена. “С женой что ли повздорил? – думала Фрося, которая давно хотела замуж и рассматривала всех мужчин с определённым, меркантильным интересом. Пофигеева (может из-за его фамилии) давно считала индифферентным, стойким к внешним раздражителям и всегда собранным. Так что неадекватность сегодняшнего поведения Петровича списать на работу не могла. К тому же её специализация создала стойкое внутреннее мнение, что если мужчина женат, то вскорости обязательно разведётся и станет её клиентом, в смысле выплаты алиментов.