Осенний разговор

Августин сомневается, что если у жирного гуся,

съедающего столько же, сколько десяток тощих,

отнять еду именем Господа нашего Иисуса,

он станет как все, то есть худей и проще,

и что тощие не сделаются жирными как один,

сомневается Августин.

Что можно совсем без участия со стороны мужчины

зачать в одной отдельно взятой утробе,

вызывает большие сомнения у Августина,

как и то, что можно спустить в пустыню Гоби

сибирские реки, с тем чтобы стала пустыней

Сибирь. В Августине

так сильны пережитки схоластического мышленья,

что он отдает себе отчет в каждом поступке.

Мог бы запросто ботать по римской фене,

нет, учит зачем-то греческий. К женской юбке

у него отношенье фотографа: снимать, но с хорошей

выдержкой. Перенесший

инфаркт на ногах, сомневается он, что бесплатная медицина

сильно в этом повинна. А недавно на диспуте в Пизе

он усомнился, что устроенный в церкви святой Катерины

абортарий на двести коек не способен принизить

веру в девственность Богоматери. И, совсем уже странно,

сомневается он постоянно,

что, на троих разливая, можно напиться быстрее,

чем накачиваясь в одиночку. Привычка во всем сомневаться

заставляет его скептически относиться к идее

всеобщей свободы как возможности переселиться в палаццо

из хижин. Кстати, в том, что его, Августина, не выдумал

какой-то кретин,

сомневается Августин.

Кто в ком

Перышки в подушке,

Мысли в голове…

…………………….

Все ребята в школе,

Ну а я в постели.

Уолтер де ла Мар в переводе В. Лунина

Перышки в подушке,

Мысли в голове,

Тараканчик в ушке,

Коброчка в траве,

Червячок в ранете,

Жертвочка в борьбе,

Душечка в поэте,

Ну а я – в тебе.

О переводе

Люблю в чужом пиру похмелье!

Нет, не в чужом – здесь все свои.

Вчера ты был, к примеру, Шелли,

а завтра будешь Навои.

Как медиум, над всякой тенью

ты властен – это ль не искус?

Искусство перевоплощенья,

прекраснейшее из искусств.

Изведать дрожью каждой жилки,

когда дыханье на нуле,

таинственную прелесть Рильке

и сладкозвучность дю Белле;

сгорать, как на огне, в Бодлере,

кичиться славою Гюго,

грести прикованным к галере,

о Саламанке грезя… Го —

споди, какая мука, право!

На что тебе чужой талант

и чья-то боль, и чья-то слава,

и трансвестизм а-ля Жорж Санд?

…Концы тихонько отдавая,

беззвучно деснами жую.

Чужие жизни проживая,

так и забыл прожить свою.

«Зима кончается…»